Маргарет Уэй - Повелитель Долины

Алана пробудилась прежде птах. Много потребовалось времени, чтобы это стало ее обыкновением. А все потому, что долина, над которой возвышался дом, непреодолимо манила девушку в эту безлюдную пору перед первым лучом рассвета. Именно тогда красота особого рода словно дымкой окутывает окрестности, а таинственные тени сгущаются настолько, что полностью преображают ландшафт. Повсюду в лощине – мрачные буераки такой непроницаемой черноты, что воображение невольно населяет их всяческими сущностями. А предрассветная темень приобретает свою особенную прохладную шелковистость, которая сменяет уютную тяжесть бархатного одеяния глубокой и влажной ночи, будоражаще действует на сонный разум, на разомлевшее в постели тело.

И в тот короткий промежуток, когда тишина особенно зловеща и до первого всплеска зари остается крохотный миг, прихоть ума успевает загнать сознание в такие дальние дали, каких ни один даже самый фантастический сон не способен достичь.

Порой одинокий зимородок окликает Алану посреди тишины, и все сооруженное капризом воображения тотчас распадается на мельчайшие крупицы, оставляя девушку с растерянной полуулыбкой на губах и какой-то запрятанной внутри очарованностью. Запрятанной до следующего предрассветного часа, которых в копилке ее памяти собралось уж немало, потому что каждый день, не исключая выходных и праздников, она начинала именно так. С некоторых пор ей больше не нужны были ни петухи, ни будильники с их истерическими призывами, когда тело начинает протестовать и упрямиться, как в ответ на любое принуждение.

Теперь же само тело и побуждало Алану открыть глаза, наслаждалось утренней прохладой и побуждало к ранней прогулке.

Запахнувшись в плед, Алана сходила с крыльца и неспешно брела, завороженно озираясь. В царящем безмолвии она видела себя властительницей таинственной страны, которая простиралась насколько хватало глаз, но при этом без труда вмещалась в ее сердце.

Босыми стопами она различала травы, подминаемые, но неизменно восстающие вновь. Прохладный воздух струился и колыхал подол ночной сорочки, который очень быстро становился влажным и облеплял икры. Плечи зябко подрагивали, но ноги сами продолжали нести ее все дальше и дальше от дома. Девушка подчинялась этой воле…

В миг, когда краски начинали проглядывать сквозь мрак, она замирала. Горизонт был по-прежнему бесцветен, но листья уже отливали слабыми оттенками зелени, а с холма, коронованного пышной рощей, начинали доноситься первые звуки рождающегося дня, слабые и обрывистые, но возобновляющиеся с большей силой. И тогда же восточный край начинало золотить – а когда и румянить – акварельными красками.

Алана спешила повернуть к дому, чтобы с веранды, забравшись с ногами в плетеное кресло, укутавшись уютно в просторный плед, уже не отрывая глаз наблюдать аметистовый рассвет, так сказать, из императорской ложи следить за представлением, дающимся в ее честь. У Аланы безграничный обзор, благодаря тому, что дом и просторная веранда, примыкающая к нему, стоят на некотором возвышении. Ей открывается вся рассветная долина. Идиллические виды сельской Австралии.

Звезды еще мерцают на сизом полотне неба, когда розовеющими рифами всходит солнце.

И вот уже сад полон ярких цветов, которые распахиваются свету, занимаются тонкие струйки ароматов, сбрызнутых росой. Пестрые ковры клумб, изящные ширмочки кустарников, колоннада деревьев… Внутреннее убранство сада схоже с райским.

«Шиповная гряда» была для Аланы средоточием всей жизни. Но в нынешнюю пору усадьба находилась отнюдь не в лучшем своем состоянии, хотя и оставалась для девушки наикрасивейшим уголком земли.

Эту землю знали ее босые стопы с самых ранних детских лет. Каждый уголок Алана помнила еще по младенческому благоговейному страху, и терпкие садовые ароматы, приправленные эвкалиптовой свежестью, были знакомы ей все до единого. Ее легкие занемогали, если долго не вдыхали здешнего воздуха.

Новый день – новый бой в ее битве за выживание.

Алана бодро хлопнула ладонями по перилам веранды и пошла в дом.

Последние три года, невзирая на ее упорный труд и страстное желание воспрянуть, ферма находилась в упадке. И виной тому была засуха. Фермеры боролись с ней во все времена, но часто без особого успеха. Прогресс принес решение этой проблемы, но приложение прогрессивных методов требовало значительных затрат, которые немыслимы для хозяйства, истощенного засухой.

Ее отец – фермер от Бога – крепкий и закаленный, но уже немолодой, отчаялся. Он позволил невзгодам себя сломить, впал в беспробудное пьянство, и вряд ли теперь отдавал себе отчет в происходящем с его землей.

И личность Гая Радклиффа, которого Алана за глаза прозвала Повелителем Долины, тоже не вызывала особого доверия, хотя он и предложил ее отцу помощь. Но люди, подобные Рад-клиффу, как полагала девушка, сначала предлагают помощь, потом начинают выдвигать свои условия, потом требуют их соблюдения, а после… После они без труда получают то, на что зарились с самого начала. Гая Радклиффа Алана знала плохо, но мнение на его счет сформировалось само собой.

Лично Гай Радклифф, хозяин легендарного овечьего царства «Уонгари», вызывал в девушке двойственные чувства. Безусловно, прежде прочих была опаска, следствие врожденной осмотрительности, но он еще имел исключительную способность вгонять ее в ступор каждым своим появлением. Она цепенела и конфузилась, ненавидя себя и его за это. Но самого Гая Радклиффа Алана ни в чем не могла упрекнуть, кроме того, что он слишком удачлив, слишком богат и слишком известен как филантроп.

Впрочем, в овцеводстве Гай был новичок. Несколько лет он проработал управляющим, развивая фамильный винный бизнес, сколотил немалый личный капитал, после чего решил еще дальше забраться в сельскую глушь. И здесь, в глуши, он взял в свое ведение самое лакомое скотоводческое хозяйство. Помимо овечьей шерсти, которая высоко ценится в Австралии и за ее пределами, и вина, которое позволило ему так разбогатеть, были у него ещетенистые оливковые рощи, красивые и быстрые лошади, дорогие увлечения и изысканный вкус. Всякий раз, когда Алана видела его, он был одет в шикарный костюм из тонкой шерсти, в шелковую рубашку или в изумительный кашемировый джемпер. Даже джинсовая одежда, которую он себе порой позволял – вероятно, в качестве послабления, – смотрелась на нем великолепно, так что сложно было спутать этого молодого подтянутого человека с каким-нибудь батраком-сезонником, которые в лучшие времена в больших количествах обретались на ферме «Шиповная гряда». В свое время у Кэллаханов тоже были овцы элитных пород, и шерсть они настригали в изобилии, и приезжали к ним стригали со всех концов, и зарабатывали отменно… Но те времена ушли, Алана надеялась, что не безвозвратно.