Эстер Элькинд - Андрогин…

Я вглядывался куда-то в метель и думал о том, что шансов добраться до дома, у меня нет.

– Пойдем ко мне! – сказала Катя.

– А как же твои родители? – спросил я.

– Они уехали к бабушке, у нее день рожденье через два дня, юбилей. Она очень просила, чтобы они приехали, а у сестры сейчас в школе зимние каникулы и они смогли поехать + – сказала Катя.

"Понятно!" – подумал я, мысленно слепив на себе недовольную гримасу.

Я был пьян, мне хотелось спать и мысль слоняться по ночной Москве в январскую пургу, меня совсем не привлекала,поэтому я согласился пойти с Катей к ней домой…

Мы вошли в темный коридор коммунальной квартиры, все спали. Было тихо, пахло теплом и людьми. Катя жарко начал развязывать мой шарф и расстегивать куртку.

– Ты, наверное, замерз совсем! – сказала она жалобным голосом.

Она знала, что я ненавидел зиму и всегда очень сильно мерз.

– Тогда зачем ты меня раздеваешь? – спросил я довольно громко.

– Тихо, тихо, соседей разбудишь! Пойдем, пойдем! – тащила она меня за собой в комнату.

Мы вошли в пустую темную комнату, где она жила с родителями и младшей сестрой. Мне ударил в нос запах гнилой картошки, которую ее мама приносила из соседствующего с галантереей продовольственного магазина, покупая ее за треть цены, и прятала в комнате, потому что на кухне, соседи обязательно бы стащили, как она полагала, пару картофелин.

"Буду спать на мешке с гнилой картошкой!" – почему-то подумал я.

Катя стянула с меня шарф, сняла куртку. Я не сопротивлялся, мне было как-то все равно. Мы стояли посреди комнаты на ковре и раздевали друг друга, Катя, отважно и решительно, я, безучастно и резко. Я был груб с ней. Мне казалось, что она может почувствовать лишь боль, нежные прикосновения просто не прочувствуются сквозь ее толстую кожу. Я смотрел на свои руки, которые сжимали ее содрогающееся от страсти тело, словно это были не мои руки, а чужие, словно я исчезал, уходил из той частички себя, что соприкасалась с ее пахнущей потом, сладкими духами, алкоголем и женским желанием, кожей. Я рассматривал ее тело, предельно красивое, для нормального восприятия и отвратительно непонятное для меня. В моей голове крутилось лишь одно: "Как я смогу создать нечто настолько ужасное?!"+

Я трогал, сжимал, обхватывал ее огромные мягкие груди, кусал жесткие соски, она обнимала меня своими мощными сильными ногами, извиваясь и рыдая в моих объятиях. Я ненавидел ее и трахал. Я держал ее за затылок, сильно сжав в своей руке ее волосы, и управлял ее головой, словно это была голова не живого человека, а марионетки. Я впивался пальцами в ее плотные ляжки, заставляя ее кричать, на грани наслаждения и боли, я кусал ее губу, будто желая узнать вкус ее крови, я терзал ее тело, выворачивал его на изнанку, разрывал на кусочки, этот большой кусок мяса, пытаясь найти хоть что-то, что нравилось в нем другим мужчинам. Мне было плохо и тошно, как я не пытался, сколько сил не прикладывал, я не мог отыскать того в теле Кати, что бы не вызывало у меня отвращения. И чем дольше я ее трахал, тем хуже мне становилось. Я был пьян, тошнота подступала к горлу. Я с омерзением кончил ей в рот, она с удовольствием проглотила мою сперму+

– Так бы и проехалась с тобой всю жизнь! – пытаясь отдышаться, произнесла Катя. Она лежала голая и, наверное, красивая на ковре, на полу, рядом со мной, ее длинные волосы щекотали мне ноздри.

Меня стошнило. Я проблевался прямо на ее длинные, светлые, спутавшиеся волосы. Меня вырвало прямо на нее. "Проебалась!" – звучало у меня в голове, словно "два пальца в рот".

Я посмотрел на нее, и понял, что мне даже не стыдно.

– Извини! Я пьян! – произнес я тихо, в ответ на ее вопли.

Она говорила что-то про отсутствие мыла и "вообще". Я подумал, что меня сейчас снова вырвет. "Лучше бы пошла она уже мыть свои вонючие облеванные патлы!" – подумал я так, словно не имел никакого отношения к этому происшествию.

Катя отправилась на кухню, вернувшись через несколько минут с кусочком хозяйственного мыла. Она безумно злилась на меня. Мне было наплевать.

Я посмотрел на свои руки, словно они были не мои, а чьи-то еще и почувствовал эту липкую сущность Кати, что приклеилась к моим рукам. Я быстро встал и направился в ванную+

– Олам, ну поговори со мной, пожалуйста! – услышал я ее хриплый и как-то наиграно плаксивый голос.

– Олам, дорогой, знаешь, я не злюсь уже! Мне все не важно! Я не соврала, я действительно хотела бы протрахаться с тобой, всю свою жизнь!

Я практически видел, как большие слезы катятся по ее круглым белым щекам.

Мне стало противно, я не хотел открывать глаза. Я знал, что Катя сидит рядом, прижавшись спиной к шкафу.

Катя уже не злилась. Она вообще не могла долго на меня злиться. Они все не могли, все мои женщины, так отчаянно желали меня, что в них не могло зародиться искренне злобы, той, которая пускает корни и живет внутри тебя бесконечно долго, принимая разные лица, надевая маски +

– Я пойду, еще раз вымою голову, а ты спи! – произнесла она с отвратительно слащавой и приторной нежностью.

– Хорошо + – ответил я спокойно. Внутренне, меня прямо таки передернуло, когда я понял, что ее волосы воняют, и будут вонять, даже после второго мытья хозяйственным мылом, запах которого перемешался с вонью моей блевотины, из коньяка и персиков. Мне вспомнились все наши соседки по коммунальной квартиры, из которой мы недавно переехали, все соседки из моей второй жизни, и не соседки и просто что-то женского пола, да и мужского тоже, их объединяло одно, их волосы воняли хозяйственным мылом. Я почувствовал этот удушливый въедливый запах, и мне стало вновь плохо. Как только Катя скрылась в ванной, я тут же оделся, быстро натянув джинсы на голое тело, трусы я найти, не мог, и, надевая на ходу свитер и куртку, в ботинках на босу ногу, помчался как можно быстрее и дальше, от моей не любимой подруги. Я бежал сломя голову, не чувствуя ветра, не ощущая холода. Я несся по пустым темным ночным зимним Московским улицам, и глубокими вдохами, глотал воздух, насаждаясь его нетронутостью ни чем, кроме снов. "Ужасно!" – думал я…

"Как же все это ужасно! Неужели им действительно нравится ебаться?! – размышляла я, шагая по заснеженной улице холодного сырого Ленинграда, – "Неужели я единственная на Земле женщина, которая ненавидит свою пизду, которая готова на все, лишь бы не чувствовать, как другое тело хочет быть внутри, проникнуть, пролезть, оставить частичку себя, истерзать, измучить и насладиться мучениями, словно паразит, будто насекомое…"

Вожделение и похоть, вот что было мне отвратительно…

– Не подадите бедным музыкантам? – подлетела я к нему, впившись черными, сверкающими, озорными глазами, стараясь пронять его взглядом. Я улыбнулась.