Владислав Егоров - Букет красных роз

Тут откуда-то уже с другого конца стола раздался разбитной голос Мирона Савельевича:

— Предлагаю тост за присутствующих здесь очаровательных женщин!

— Давайте выпьем на брудершафт! — чувствуя в себе какую-то мальчишескую храбрость, сказал он и посмотрел в ее лукавые серые глаза так откровенно, что не понять его было нельзя.

Наталья Алексеевна не отвела взгляда, шепнула заговорщицки:

— Давайте! Только поцелуй — потом.

— Не обманете? — спросил он, уже зная, что она не обманет.

— Нет, — все так же шепотом ответила она.

— Сейчас! — уже настаивал он.

— Я выйду первая, — совсем тихо сказала она, — и буду ждать у домика, который справа. Вы только не сразу, чтоб не обратили внимания.

— Хорошо, — успокоил он.

Они были убеждены, что их тайный сговор остался никем не замеченным, потому что все уже давно сгрудились вокруг инженера Мельникова и довольно стройно для такой большой компании, выводили «Землянку». Как потом выяснилось, конспирация была напрасной, ибо поведение начальника главка оказалось для всех крайне неожиданным, и потому ветераны, может, даже и несознательно, фиксировали каждый его шаг…

Уже было довольно темно, и Борис Павлович не сразу увидел Наталью Алексеевну, а когда понял, что светлое пятно впереди это и есть она, не удержался, побежал. Она шла, не оборачиваясь. Он догнал ее, взял сзади за плечи, повернул к себе и поцеловал долгим поцелуем, как не целовал уже незнамо сколько лет, и почувствовал, что она отвечает ему.

Как они оказались в домике — он ли ее повел, она ли его, а вернее, что-то толкнуло их туда обоих сразу — Борис Павлович припомнить потом не мог, да и не особенно пытался.

Назавтра Борис Павлович проснулся в каком-то необычайно приподнятом состоянии духа. Он принадлежал к породе людей, сейчас почти уже начисто вымершей, у которых даже после самой сильной попойки по утрам не раскалывается голова, тело не становится вялым, не ломит в костях и желудок функционирует отменно. Впрочем, может, в этом и не было ничего особенного, так как выпить по-настоящему — не рюмочку-другую коньяка при встрече с представителями зарубежных фирм, зачастивших в последнее время, а, что называется, до упора — он дозволял себе лишь в свой день рождения, на поминках по друзьям да за пулечкой, которую раза два в год расписывали у зампредрайисполкома Александра Михайловича Метлова (третьим партнером был «видный профсоюзный деятель», как он себя с иронией называл, Евгений Иванович Вертель).

С удовольствием поворочав тридцать минут гантелями, Борис Павлович принял контрастный душ, побрился и, когда смазывал кремом щеки, ощутил их упругость, и с гордостью подумал, что он еще ничего и, наверное, это искренне ему дают не больше сорока восьми. «Есть еще порох в пороховницах!» — сказал он вслух и подмигнул в зеркале сам себе.

— Это ты, что ли, разговариваешь? — приоткрыла дверь ванной жена.

— Я, — улыбнулся Борис Павлович.

— Странно! — удивилась жена. — Вроде бы не в твоих привычках разговаривать с самим собой.

— Просто у меня сегодня хорошее настроение, — объяснил он.

— Завидую, — вздохнула жена, и через минуту он услышал, как в ее комнате звенькают пузырьки, — видно, решила принять лекарства.

Во время этого разговора с Ларисой — первого после того; что случилось вчера (вечером, когда он вернулся, она уже спала) — был Борис Павлович на удивление самому себе исключительно спокоен и совсем не терзался угрызениями совести.

За двадцать четыре года супружеской жизни Борис Павлович изменял жене дважды, и оба раза потом долго его жег мучительный стыд. Первый раз это случилось еще на Урале, в 55-м году. Был он рядовым инженером, и их, человек десять из цеха, послали на заготовку сена в подшефный колхоз. Там-то и соблазнила его томная бухгалтерша Нонна Викторовна, большая почитательница только что вторично открытого Ремарка. Романтичную Нонну, видимо, сразила его седина (а он в одну ночь поседел в декабре сорок четвертого, когда от их батареи в живых осталось только четверо). Что ж, Борис Павлович вполне подходил в герои ее романа: молодой, но уже много повидавший и перестрадавший.

— И…, — он сделал паузу, — попросите отдел кадров подобрать для меня личные дела всех сотрудников планового отдела.

Тамарочка это приказание приняла как должное и только потом, когда раскрылась во всей красе их любовь, сопоставив факты по времени, умозаключила: шеф знакомился с анкетными данными своей возлюбленной.

Когда через полчаса секретарша принесла личные дела плановиков, он действительно полистал для блезиру несколько из них, удостоверился, что во время войны Тверской служил на Балтике, в чине старшины второй статьи, но долго-долго читал анкету, заполненную экономистом Натальей Алексеевной Иванченко, время от времени комментируя ее про себя.

Женщина, которая позавчера стала его любовницей, родилась в Москве 12 марта 1939 года («значит, ей 38»), окончила в 1962-м году Плехановский институт, после этого сменила шесть мест работы («многовато») и в 1975-м году («уже при мне») была принят в главк на должность экономиста. Отец — Овечкин Алексей Иванович погиб в 1943-м году, мать — Оболенская («почему это ей не понравилась фамилия мужа?») Ксения Кирилловна умерла в 1971-м году. В 1964-м году Наталья Алексеевна вышла замуж. Муж — Иванченко Святослав Леонидович, 1940 года рождения, работает художником по договорам («представитель чистого искусства»). Сын — Леонид Святославович, 1967-го года рождения («не сразу собрались, не то что мы с Ларисой») — школьник.

Борис Павлович некоторое время раздумывал над этими данными, не нашел в них ничего примечательного и такого, что бы могло объяснить позавчерашнее, снова вернулся к первой страничке, и тут глянули на него вопрошающе лукавые глаза, и обычное его рабочее состояние, в коем пребывал с утра, сменилось сразу каким-то беспокойством, неуютом, волнением. Он еще с минуту не решался назвать вещи своими именами, но потом махнул рукой и, считая себя противником сантиментов и красивых слов, констатировал грубовато: «кажется, втюрился».

Потом снова посмотрел на фотокарточку и совершенно явственно представил и эти глаза, строгие здесь, а там, в пионерлагере, такие озорные, и эти сжатые губы, а тогда они были податливыми, ищущими, ощутил вкус тех позавчерашних поцелуев. Но это продолжалось секунды, он осалил себя, приказал не распускаться, сказал тихонько: «Черт, угораздило на старости лет!», но не почувствовал в словах укоризны, даже скорее самодовольство, еще раз приказал себе «не распускать слюни» и решительно отложил на угол стола все личные дела работников планового отдела.

Принявшись листать какую-то сводку, Борис Павлович внимательно смотрел на цифры, некоторые даже подчеркнул, но, убей бог, если бы его в тот момент спросили что это за сводка и почему он отметил эти цифры, он бы не смог ответить ничего вразумительного. Цифры расплывались в губы, глаза, рыжие волосы, и Борис Павлович понял, что просто так от этого наваждения не отмахнуться, что надо что-то делать, как-то действовать. И, осознав это, он сразу принял простое и правильное решение.