Владислав Егоров - Букет красных роз

Утром я старался не встречаться взглядами с Володей. Теперь-то я знал его истинное отношение ко мне, а ведь считались чуть не друзьями. Обычно к загонке мы шли с ним рядом, но тут я пристроился к Хомякову, который всегда семенил впереди, так что Володе пришлось составить компанию Надюхе. Впрочем, это, кажется, его вполне устроило. Сзади то и дело раздавалось хихиканье нашей копнилыцицы. Наверняка он травил свои байки, неоднократно опробованные им на других простушках.

После обеда Хомяков объявил уже ставший традиционным перекур. Расположились мы в том же порядке: нас трое у копешки и Володя с Риммой чуть поодаль на охапке соломы. Хомяков в который уже раз принялся нахваливать деревенскую жизнь. Римма возражала ему, мол, что это за жизнь, если кино даже нельзя посмотреть. А у нее поблизости от дома кинотеатр, где каждое воскресенье новый фильм крутят, да еще она на детский сеанс вместе с Артурчиком ходит.

— А вот окажись твой малец в нашей Ивановке, — приводил свои доводы Хомяков, — да поглядел бы он, как курочки зернушки клюют, как теленок с деревцом бодается, на телеге бы прокатился, на сеновале поспал, молочка парного попил — ему б енто боле всякого кина пондравилось.

Продолжение их разговора я не слышал, потому что незаметно впал в дрему. Вывел меня из этого блаженного состояния громкий плаксивый голос Надюхи. Ни много, ни мало, а ей пришло в голову заявить, что за пустыми разговорами мы теряем драгоценное время, а не сегодня-завтра, все ведь слышали, агроном за ужином зачитывал метеосводку, погода испортится.

— А и верно, забалакались мы, — согласился Хомяков. Он был явно сконфужен, услышав справедливую критику от самого младшего и по возрасту и по чину члена нашего экипажа.

Увы, метеорологи на этот раз угадали. Когда мы возвращались с поля, горизонт уже затянули черные тучи. Дожди зарядили на целую неделю. Три дня я отсыпался, а на четвертый, отлежав все бока и не желая оставаться в одиночестве в сырой и темной землянке, отправился вечером на танцы. Точнее, пошел посмотреть, как танцуют другие, потому как сам даже примитивные па медленного танго так и не сумел освоить. Танцы устраивались в столовой — кое-как сляпанном длинном дощатом строении, где дуло изо всех щелей, и температура, если и была на градус-другой выше, чем на улице, то исключительно благодаря дыханию танцующих пар. Общепитовская точка трансформировалась в танцзал за считанные минуты. Столы сдвигались в угол, а лавки расставлялись вдоль стен. На высвобожденном пространстве могли вальсировать, не очень толкая друг дружку, пять-шесть пар, а топтаться в ритме танго так и все десять.

Распорядителем танцев был владелец радиолы местный шофер Толик, вертлявый разбитной парень. Он получал видимое удовольствие объявлять очередной танец, отпуская каждый раз незамысловатые шуточки. «Вальс „Амурские вопли“», то есть, извините, «Дунайские волны». «Любимое всеми танго „Брызги самогонки“, пардон, шампанского». Современный быстрый танец фокстрот на мотив: «Москва, Калуга, Лос-Анжелос объединились в один колхоз». И далее в том же духе. Набор пластинок у Толика был небольшой, как и репертуар острот, так что и те и другие за вечер прокручивались по несколько раз.

Понаблюдав минут пятнадцать, как самозабвенно утаптывают земляной пол столовой энтузиасты вальсов и фокстротов, я вышел на свежий воздух покурить. У входа на кухню был пристроен навес, под которым хранился уголь и дрова для растопки. Это закрытое от дождя пространство одновременно служило курилкой, о чем свидетельствовал приспособленный под урну цинковый банный тазик с плавающими в нем окурками и несколько поставленных на попа чурбачков, заменяющих стулья. Только я закурил сигарету, как из темноты выплыла чья-то фигура.

— Енто ты, Студент, что ли? — раздался голос Хомякова.

— Я, Иван Александрович, — откликнулся я. — А вы что сюда? Вроде бы вы некурящий.

— Да дома скукотно сидеть одному, стенки заедают, — объяснил он, присаживаясь на соседний чурбачок. — Дай, думаю, гляну, как нонешняя молодежь веселится. А ты, видать, не плясун?

— Не плясун, — подтвердил я.

Помолчали. Потом он повздыхал немножко и начал изливать мне свою душу.

— Не поверишь, Студент, а по молодости я задорный был, боевой. Не хвастаясь скажу, первый плясун на деревне. Только тады ентих танцев не было. Мы все боле кадриль плясали да полечку, цыганочку еще, ну и обыденную русскую, вприсядку. Патефонов и радиол ентих ни у кого, знамо, тады в заведении не было. Под живую музыку отплясывали. Гармонист наш ивановский Сашка Кудряшов на всю округу славился. Струментом своим владел подходяще. Гармонь у его то соловьем зальется, то щеглом защелкает. Убило Сашку на фронте. Теперича живем без танцев. Молодые парни да девчата в соседний колхоз ходят, там клуб еще до войны построили. А сам я отплясался в сорок четвертом. Восьмого декабря одним снарядом и ранило меня и контузило. Демобилизовали вчистую. Оклемался чуток и в работу впрягся. А вскорости оженился, обребятился, не до танцев стало.

Хомяков еще повздыхал, вспоминая ушедшую молодость, потом круто сменил тему разговора.

— Ты, небось, Студент, серчаешь на меня? Чего, думаешь, комбайнер ко мне цепляется, все шпыняет да указывает. Так я одно хочу, чтоб ты технику лучшее усвоил. Сегодня ты житель городской, а завтрева, глядишь, в деревне очутишься. Может быть такое? Головой качаешь, что не может. А я вот тебе фактический пример расскажу из жизни. В сорок восьмом по партейной разнарядке прислали нам нового председателя. Мужик сызмальства в городе жил, в конторе бумажки лопатил. О крестьянских работах не располагал никаким понятием. Не то что к корове, к трактору не знал с какого боку подойти. Ну, и чего вышло? Помыкался человек, помыкался и взмолился: отпустите обратно! Отпустили, конечно, но строгача влепили. А знал бы он хотя б немножко комбайн али другой какой сельский механизм, поболе было бы у него авторитету у колхозничков. Глядишь, и прижился бы у нас.

— Спасибо за науку, Иван Александрович, — вежливо сказал я, вставая и давая тем самым понять, что пора заканчивать нашу беседу.

— Ты, енто, Студент, погодь, покури еще маненько, — просительно проговорил Хомяков. — Покудова никого нет, хочу тебе просьбу одну сурьезную высказать. Только разговор будет мужчинский, дык чтоб все промеж нами осталось.

— Я не из болтливых, Иван Александрович, — заверил я его, снова усаживаясь на свой чурбачок.

— Так вот чего хочу спросить, — приглушил голос Хомяков. — Как тебе повариха наша Римма, а?

— Да никак, — искренне ответил я, несколько оторопев от столь неожиданного вопроса.

— Ну, енто, понятно, у тебя интерес должон быть к тем, кто помоложе. А по мне она в аккурат будет. И по возрасту подходящая и росточком низенькая, сам-то я на колхозных харчах не шибко сырое.