Шэрон Кендрик - Нежный тиран

Дальше дома стали меньше, и они все ближе теснились друг к другу. Между ними возвышались груды мусора, раздуваемые весенним ветерком. На пути попалась стайка мальчишек, которые, увидев незнакомцев, пошептались, а потом уставились на них, словно чего-то ожидая. На их лицах читались злость и подозрительность детей, так и не познавших в своей жизни радостей детства. Таким был когда-то и он, вспоминал Адам.

Они свернули за угол, и Адам почти сразу же остановился перед одним из домов с маленькой террасой.

Дом изменился. Входная дверь была недавно выкрашена в ярко-желтый цвет. Сам он никогда не выбрал бы такой цвет, но, по крайней мере, кто-то хотя бы попытался покрасить дверь. На окне стоял цветочный горшок с худосочными нарциссами такого же, как дверь, цвета. Хотя цветы явно нуждались в срочной поливке, они продолжали упрямо расти и цвести, внушая надежду.

Окаменевшее сердце Адама дрогнуло. Голос слегка охрип от волнения:

— Это было здесь, да, именно здесь!

Окинув взглядом узкую улочку, он впервые увидел свою прежнюю жизнь глазами уже взрослого и опытного человека. Глазами своей матери. Что она переживала тогда? Судить легко, особенно после того, как она предала его. Должно быть, ей несладко приходилось, ведь надо было прокормить и одеть себя и ребенка.

Он пытался представить Кайлоран или любую другую женщину в подобных условиях. Одинокая, беременная, без профессии, без медицинской страховки. Женщинам и теперь приходится тяжело, но матери-одиночке, в то время было, должно быть, в сто раз хуже. За ней по пятам следовали крайняя нищета и всеобщее презрение.

Мог ли он осуждать свою мать за то, что она использовала единственное, что у нее было, молодость и красоту, в бесплодных попытках найти человека, который полюбил бы ее и смог бы обеспечить?

Разве он вправе осуждать ее за то, что среди мужчин, которые ей встречались, не было ни одного, кто мог бы взять на себя ответственность мужа и отца семейства?

Он сам послужил невинной, хотя и невольной причиной того, что жизнь его матери стала совершенно невыносимой. Но его вина состояла лишь в том, что он родился. Ребенок мешал ей, осложнял жизнь. Возможно, она не была лучшей из матерей, но она старалась, как могла.

Адам взглянул на Кайлоран, она все еще разглядывала дом, и прежние нотки цинизма послышались в его голосе, а рот искривился в ироничной улыбке.

— Слишком маленький домик, да, Кайлоран? Ее щеки вспыхнули, но она смело повернулась к нему.

— Да, маленький. Но разве это важно? Дом — это не внешняя форма здания, а внутреннее состояние защищенности и покоя.

Его поразило это плохо скрытое волнение. Ее жизнь, похоже, была не сладкой, хотя она и жила в большом и богатом доме. Репутация ее матери была широко известна, и наверняка юная чувствительная девочка тяжело это переживала.

Внезапно он подумал, что совершенно не важно, каким было его детство. Главное то, что он представляет собой сейчас. Но кто он теперь? Нравится ли он себе? Нравится ли он ей? Эта последняя мысль потрясла его, и ему сразу же захотелось скрыться, уйти прочь.

— Идем, — резко сказал он.

— Ты не хочешь постучать в дверь?

Он недоуменно встретил вопросительный взгляд ее глаз.

— Зачем?

— Может быть, они знают, где теперь твоя мать…

Он тряхнул головой.

— Кайлоран, посмотри вокруг. Эти дома заселены временными жильцами. Всегда так было.

Она легко коснулась его руки:

— Ты вспомнил что-то еще?

Он покачал головой, усиленно стараясь вытащить из памяти что-нибудь новое и ощущая невидимую преграду.

Обратно они пошли другим путем. Вскоре им попалась лавка булочника. В витрине красовался макет свадебного пирога. Пирог всегда был там, сколько он себя помнил. Адам остановился и молча начал разглядывать искусственный свадебный пирог.

Именно в этот момент ворота памяти с шумом распахнулись, и воспоминания бурным потоком хлынули наружу, грозя утопить его самого. Он потрясенно глядел перед собой невидящим взглядом.

— Адам! Что с тобой? — воскликнула Кайлоран, осторожно касаясь его руки. Она увидела, как по-бледнело и напряглось его лицо. — Что случилось?

Он покачал головой, погруженный в водоворот прошлых и текущих событий. Ему стало страшно, как тогда, когда от него ушла мать и он остался один — беспомощный и никому не нужный. В душе была пустота, и надо было чем-нибудь ее наполнить.

Они долго стояли на одном месте, совершенно неподвижно, прижавшись друг к другу Адам время от времени кивал головой, словно подтверждая, что еще одна ячейка его памяти наполнилась жизнью.

— Ты все помнишь? — спросила Кайлоран шепотом.

— Да! Я вспомнил все. Так вот почему я пошел работать в поместье Лейси! Мать наделала много долгов. Я рисковал своей репутацией.

— Адам…

Он тряхнул головой. Он был не готов к ее сочувствию. Пока не готов.

— Все в порядке. — Видно было, что он умышленно отгораживается от нее.

— Адам, — прошептала она, не спуская с него глаз. — Поговори со мной.

— Нам не о чем говорить, — ответил он безжизненным голосом.

Она помолчала, обратив невидящий взгляд на пыльные фигурки жениха и невесты, которые украшали вершину выцветшего торта. Какая насмешка над институтом брака!

— Что ты собираешься делать? — тихо спросила она.

Он безрадостно улыбнулся.

— Я хотел бы вернуться в Лейси, — сказал он. — Я хочу любить тебя.

Она поняла. Он хотел заглушить боль в ее любящих объятиях. Ее тело моментально отозвалось, но в сердце не было радости. Он изменился, словно кто-то набросил на него стальные доспехи.

Уязвимость исчезла, уступив место настороженной злости хищника, отдаленного, чужого и холодного.

На пути домой они не обменялись ни словом. Адам был погружен в свои мысли, и Кайлоран его не винила. Вернувшаяся память требовала осмысления. Нельзя вмешиваться и отвлекать его по пустякам, думала она. Замкнутое и напряженное выражение лица придавало ему такой неприступный вид, что она не осмелилась бы задать ему даже очень важный вопрос. Свои расспросы она отложит до лучших времен.

Когда они вернулись в Лейси, он молча повел ее в спальню. Там он так же молча начал медленно раздевать ее, как тогда, когда делал это в самый первый раз.

Она непроизвольно выгнула спину, когда он вошел в нее, и ей показалось, что в его глазах мелькнуло торжество.

Никогда с такой страстью и так долго не продолжались их любовные объятия. Однако Кайлоран чувствовала: что-то здесь не так.

Утомленные, они лежали рядышком среди скомканных и влажных от пота простыней.

— Сегодня все было совсем иначе, — проговорила Кайлоран. — Но, дорогой, ты, должно быть, утомился…

— Нет, — резко повернувшись, недовольно ответил он. — Твои обязанности сиделки закончились. Я настаиваю! Даю тебе отпуск.