Виктория Плэнтвик - Помни о хорошем

— Тебе повезло, найти его было мало шансов. Люди этой профессии много разъезжают, ты могла не застать его. Надо было сначала все-таки написать письмо.

— И рисковать, что его выбросят в мусорное ведро, или вечность ждать ответа и бояться, что о нем узнает мама? Я хотела видеть отца немедленно, — подчеркнула Сандра последнее слово. — Я чувствовала, что могу впасть в отчаяние, если не найду своего отца. Хорошо, что папа не считает это моим капризом и пустым вздором. У него, правда, тяжелая рука, он такой требовательный… И потом, он слишком спокойный и старомодный даже для своего солидного возраста.

— Не такой уж у него солидный возраст, — возразила Эвелин.

— Понятно, он молодой и уже старомодный, — съехидничала Сандра.

Но Эвелин не дала поймать себя в ловушку нелепого спора.

— Я не хочу сейчас говорить и думать о твоем отце, — сухо сказала она. — Давай лучше посмотрим пластинки.

Сандра неохотно сменила тему разговора.

— У меня тоже есть три пластинки с записями Глории Грейвз. Папа говорил, она ваша кузина. Значит, у вас есть все ее записи?

— Вовсе нет, — засмеялась Эвелин, — она подарила мне только первую запись. Теперь она так высоко взлетела, что забывает посылать мне свои пластинки.

— Вот лентяйка! Но здесь их много. — Она пробежалась пальцами по стопке пластинок. — Вы сами их покупаете или вам дарят?

— И то, и другое. У меня здесь много записей опер, где поет моя мама. — Эвелин показала стопку стоящих отдельно пластинок. Когда-то Грегори Тернер, ее первый возлюбленный и менеджер родителей, прислал их ей в знак примирения. — Моя мама пела ведущие партии в оперных театрах, а отец всюду ездил с ней как дирижер.

— Boy! Значит, музыка была главным в вашей семье! Держу пари, вы не пропустили ни одной минуты музыкальных занятий!

— Представь себе, это вовсе не так, — спокойно возразила Эвелин, — я не хотела заниматься музыкой. К великому огорчению моих родителей, я не проявила ярких способностей и сидела за роялем исключительно из любви к родителям. Продолжением музыкальной династии стала Глория, которая жила с нами и показывала чудеса виртуозности, они перенесли весь жар музыкального таланта на нее. — Сандра смотрела на нее удивленно, не веря своим ушам. — А тебе нравится играть на рояле?

Сандра засияла.

— Да, очень! Но папа мог платить только за один урок в неделю, и я в детстве старалась не пропускать ни одного занятия.

— Папа платил? — переспросила Эвелин. — Я думала, что Томас не поддерживал связь с твоей мамой.

— Не Томас. Платил мой другой папа — Джуно, муж мамы.

— Я не знала, что у нее есть муж, — пробормотала Эвелин, понимая теперь, почему Кристина Брунсвик не поддерживала связи с Томасом Айвором.

— На прошлой неделе они отметили десятилетие свадьбы, — сообщила Сандра. — У меня есть два маленьких братика.

— Ты с ними дружишь? Джуно относится к тебе так же внимательно, как к ним?

— Мальчики пока еще маленькие, но симпатичные. Джуно — хороший человек. У него своя конюшня, и он учит меня езде на лошадях. — Сандра покачала головой. — Сложности у них со мной, а не у меня с ними.

Эвелин хотела спросить Сандру, что она имеет в виду, но вдруг спиной почувствовала, что сзади кто-то стоит. Она обернулась и увидела у двери Томаса Айвора, с интересом слушающего их разговор.

— Вы быстро справились, — сказала Эвелин, довольная, что он разглядывает дочь, а не ее.

— Я говорил, что не берусь не за свое дело. Где я могу вымыться? — Его руки были выпачканы и пахли смесью масла и бензина. Рубашка была засучена по локоть, на руках заметны капельки пота. Работа, видимо, оказалась не слишком легкой.

— Сейчас покажу.

Она хотела просто сказать ему, где ванная, но его присутствие настолько смутило и взволновало ее, что она, непонятно зачем повела его через холл и вошла вместе с ним в ванную комнату, сверкающую серебристо-голубыми и ослепительно белыми тонами. Его взгляд задержался на большой и глубокой ванне, где могли бы поместиться двое, затем он стал внимательно рассматривать коллекцию разноцветных флаконов с пеной для ванны, шампунями, кремами. Он кинул взгляд и на блюдца с ароматизированными свечами, стоящие на подоконнике и наполняющие комнату волнующим запахом.

— Ничего не говорите, — предупредила его Эвелин.

— Нельзя даже спросить, какое мыло я могу взять? — удивился Томас Айвор, глядя на разгоревшееся лицо Эвелин с притворным недоумением. В глубине его глаз теплился огонек желания. Эвелин опять попала в глупое положение, что смутило ее еще больше. — Я хотел бы воспользоваться этим миниатюрным кусочком мыла, лежащим на краю этого нежно-голубого умывальника, — нарочито витиевато обратился он к Эвелин.

Томас Айвор опять пытался смутить ее.

— Я вижу здесь много интересного, — медленно заговорил он, продолжая разглядывать уютную комнату.

Эвелин наблюдала за ним в зеркало. Он стоял в своей излюбленной позе, скрестив руки на груди, и терпеливо ждал, пока она даст ему мыло.

— Неужели? — решила поддержать разговор Эвелин.

— Можно много узнать о человеке, зайдя в его ванную. Вы, к примеру, отличаетесь хорошим здоровьем, за исключением аллергии на свежескошенную траву. Вы не любите таблетки и принимаете их в случае крайней необходимости, вы предпочитаете обычную бритву, электрическая не для вашей нежной кожи. Вы, безусловно, целомудренны, очень заботливо лелеете свое тело и лицо, и, — он с иронией взглянул на роскошную ванну, — вам нравится держать себя в чистоте, в идеальной чистоте.

«Безусловно целомудренны»… Он так решил, подумала Эвелин, потому что не увидел никаких противозачаточных средств. Но ведь их удобнее держать возле постели. Она так и поступала, когда, после окончания университета, приехала к родителям и встретилась с Грегори Тернером. Тогда она верила, что он полюбил ее на всю жизнь, но появление Глории все изменило…

Эвелин достала новое мыло, сунула его в руки Айвора и захлопнула дверцу туалетного шкафчика, чуть не задев его лицо.

— Осторожнее! Меня уже однажды сильно стукнули по носу.

— Возмущенный клиент?

— Нет, разъяренный папаша.

— Вы дрались с отцом?

Он нагнулся над умывальником, включил горячую воду и стал намыливать выпачканные машинным маслом руки.

— Дрался он, я старался, по большей части, увертываться… до тех пор, пока не стал достаточно взрослым.

Сердце Эвелин сжалось от сочувствия и невозможности утешить его.

— Вас много обижали в детстве?

Он намылил руки зеленым хвойным мылом в форме рыбки и заговорил, не переставая отчищать грязь.

— Мне хорошо жилось, пока мать не умерла от рака. Мне тогда было десять. Отец озлобился и, когда напивался, что случалось все чаще, налетал на меня с кулаками. Он ни разу пальцем не тронул мою сестру — она была копией матери. Отец перестал лезть в драку, когда я вырос, но так и не избавился от злости на мир.