Розмари Полок - Песни над облаками

Через час ее разбудил телефонный звонок. Комната почти вся была погружена в темноту, но, приняв сидячее положение, она дотянулась сначала до трубки, затем включила настольную лампу.

— Это Канди? — послышался на другом конце провода неуверенный мужской голос.

— Да.

Кому принадлежит этот голос?

— Это я, Джон…

— Джон? — Наступила пауза, но постепенно до Канди дошло. — О!

— Канди, я во Флоренции. Всего в двух кварталах от тебя, если точно. — Он подождал реакции, но ее не последовало. — Канди?

— Да. Я здесь.

— Ты слышала, что я сказал? Странно, я всего лишь в двух шагах от твоего отеля, но связь совсем плохая.

— Я слышу тебя очень хорошо, Джон — Голос ее никогда еще не звучал спокойнее.

— Хорошо. Послушай, Канди, я хочу тебя видеть. Я до смерти хочу тебя видеть. — Вновь короткая пауза. — Ты не поужинаешь со мной сегодня?

Девушка вздохнула, но так тихо, что он не услышал.

— Разве у тебя нет свидания с графиней ди Лукка?

Джон тихо ругнулся.

— Нет! Анна в Риме, и я не собираюсь с ней больше видеться. Канди, мне многое нужно тебе объяснить…

— Нет, не нужно, — перебила она его. — Тебе нечего объяснять. Я ничего не хочу знать о твоих отношениях с графиней, это не имеет для меня никакого значения, потому что мне все равно.

— Не глупи! — Голос, который она когда-то считала потрясающим, звучал раздраженно. — Дорогая, знаю, я свалял дурака, но… черт возьми, она одна из самых красивых женщин в мире! Когда я встретил ее, я был как будто под гипнозом! Любой мужчина был бы. Но теперь все закончилось, и… Канди, ты здесь?

— Да, но, Джон…

— Выслушай меня, ладно? Я люблю тебя, Канди. Думаю, я всегда тебя любил, но понадобился этот небольшой… эпизод, чтобы разобраться в этом. — Вновь повисла пауза, и когда Джон продолжил, тон его был уже немного более самоуверенным: — Послушай, мы же не можем все время говорить только по телефону! Я заеду за тобой в половине восьмого, и мы откроем для себя Флоренцию. Это будет незабываемый вечер!

— Поезжай один открывать для себя Флоренцию, Джон. Надеюсь, у тебя действительно будет незабываемый вечер. — Канди говорила спокойно и холодно. — Я сегодня устала, и впереди у меня много работы. Спасибо за приглашение, но я предпочту отказаться. И я не думаю, что нам есть о чем говорить. — Она немного подождала, затем ровно добавила: — Спокойной ночи, Джон.

Канди положила трубку, но, через несколько секунд вновь подняла ее и сказала дежурному на коммутаторе отеля:

— Сожалею, что беспокою вас, но мне не хотелось бы больше никаких звонков сегодня в номер. Да, комната триста девяносто один.

Закончив разговор, Канди привалилась к спинке кровати. Ладно, с этим она покончила. Джон может попытаться связаться с ней другим способом, может позвонить утром, но она найдет возможность избегать его, пока, наконец, до него не дойдет. В любом случае вряд ли он станет долго упорствовать.

Звонок стал для нее легким шоком. Но ее уязвленное самолюбие было удовлетворено. Канди не была бы нормальной женщиной, если бы не получила удовольствия от того, что мужчина, в которого она когда-то воображала себя отчаянно влюбленной и которого прямо у нее из-под носа украла фантастическая Анна Ланди, теперь примчался, чтобы, метафорически говоря, вновь броситься к ее ногам.

Следующие четыре дня вся труппа работала почти без перерыва. Деля свое время между отелем «Микеланджело», где их расходы оплачивались из неизвестного фонда, финансировавшего все предприятие, и внушительным, в стиле «барокко», театром, в котором ставилась их опера, они почти не видели города. Но Канди, по крайней мере, не чувствовала желания заняться осмотром достопримечательностей, а все остальные, по-видимому, были хорошо знакомы с Флоренцией с самого детства.

Утром в Martedi Grasso — итальянское название Скоромного вторника — Канди, проснувшись, обнаружила, что дождь, устойчиво льющийся с самого утра ее отъезда из Рима, наконец прекратился и город купается в сиянии золотых солнечных лучей зари. В поле зрения не было ни облачка, и когда, поддавшись порыву, она распахнула окно спальни и посмотрела вниз на искрящуюся улицу, ее неожиданно встретил плывущий в воздухе аромат невидимой мимозы. Сделав глубокий вздох, Канди закрыла глаза, и, казалось, напряжение, усталость и уныние, с которыми она жила день за днем, неделя за неделей, слегка отступили.

Но это ощущение покоя продолжалось недолго, и к тому времени, когда девушка, поспешно позавтракав в своей комнате, спустилась в гостиную труппы, чтобы встретиться там с Лоренцо Галлео, она была так же напряжена, как хорошо натянутая струна скрипки. Итальянец, слегка прищурив глаза, внимательно посмотрел на нее и, подойдя поприветствовать, взял обе ее руки в свои.

— Кандида… — Он улыбнулся ей. — Дитя мое, ты должна расслабиться.

Она беспомощно улыбнулась:

— Я знаю, но не могу.

— Сядь. — Канди повиновалась, и маэстро, наблюдая за ней, слегка нахмурил брови. — Знаешь, это совершенно естественно, что ты сейчас так напряжена и нервничаешь. И также естественно, что, вынужденная работать так усердно, чтобы подготовиться к представлению за столь короткое время, устала. Но, по-моему, ты больше, чем устала, больше, чем нервничаешь, и больше, чем напряжена. — Он засмеялся тихо и покачал головой. — Я почти готов вызвать врача и спросить его, достаточно ли ты здорова, чтобы двигаться дальше?

— О, но это смешно… я в полном порядке. Я прекрасно себя чувствую!

Мгновение он пристально смотрел на нее, затем почти незаметно пожал плечами:

— Benissimo [30] Очень хорошо, отлично (ит.). ! А теперь, что бы ты хотела сделать сегодня?

— Сделать? Ну, я думала репетировать…

— Только не сегодня. Ты слишком усердно работала, без отдыха, без жалоб. Ты достаточно потрудилась. Не думаю, что еще одна репетиция поможет твоему сегодняшнему выступлению.

— Смею надеяться.

— Ты, конечно, помнишь, что я тебе говорил о необходимости упорной работы?

— Я никогда не забывала об этом.

— Это я понял. — Лоренцо вновь улыбнулся широкой отеческой улыбкой. — Но если бы я знал, что ты окажешься настолько хорошей ученицей, я также сказал бы тебе, что можно работать как много, так и мало. Хорошо быть отличной певицей, — добавил он, поддразнивая ее, — но, если у тебя не осталось сил для пения, ничем уже не поможешь.

— У меня достаточно сил, синьор. Для пения.

— Хорошо, хорошо, это хорошо. — Он поколебался, чувствуя странную неуверенность в себе. — Я говорил тебе также, что ты должна раствориться в своей музыке. Но, знаешь, на самом деле я не предполагал, что ты растворишься так полностью. Когда ты пришла ко мне, каждый мог видеть, как ты несчастна. Затем мне показалось, что ты стала более счастливой, и вот теперь ты несчастна опять.