Джинни Раскорлей - Солнечная женщина

Женщина нерешительно остановилась. Акцент — явно иностранец. Она включила свет в номере на всякий случай и ждала.

Она увидела красивого высокого мужчину в летних брюках и дорогих кожаных туфлях, в рубашке с коротким рукавом в узкую полоску. Женщина провела рукой по гладко зачесанным волосам, выпрямила спину, сдвинула носки туфель и слегка прислонилась к косяку.

— Простите, но здесь живет Бонни Плам, журналистка из Вашингтона.

Женщина смотрела на него, на его горящие глаза, и зависть кольнула ее. Жаль, не она Бонни. Он так хорош собой.

— А я не похожа на нее? — Она повела плечами и еще больше выпрямилась, так что грудь ее подалась вперед, и она улыбалась без тени смущения.

— Нет. У нее рыжие волосы, — начал было Халамбус, потом осекся, наблюдая за женщиной. Нахмурился, и черты лица его стали тяжелыми.

— Простите, мадам, но когда вы здесь поселились?

— Сегодня в полдень, — сказала она резко и с силой захлопнула дверь перед его носом.

Халамбус медленно отошел. Бонни уехала, не простившись. Не сочла нужным. Он медленно шел по двору, потом вышел на улицу, туда, где недавно и так давно — вечность назад — гуляли они с Бонни. Мимо него летели машины на большой скорости, обдавая его теплым воздухом. Вдали сияли огни города и огни выставочного зала, где на ночь были заперты его картины. Зачем он поселился здесь, в этой «Холидей Инн», которая по сути своей не гостиница, а мотель? Лучше бы он снял номер рядом с выставкой, в «Омни». Но тогда он с горечью подумал, что мог бы не встретиться с Бонни. А она даже не простилась с ним… Или для этих вольных американок нет ничего настоящего, как их утренние завтраки «сириалз», которые они поглощают с такой страстью, высчитывая, сколько холестерина, жиров и прочего они не съели. Они что — просто заводные куклы? Он распалялся все сильнее, ему было так больно, что он приложил ладонь к левой стороне груди. Озеро сегодня показалось маленьким, дорога вдоль берега — узкой, а лебеди, спящие в своих домиках, самозванцами, потому что символ Флориды — розовые фламинго, а эти тут с чего? Пешеходов не было, только один бродяга, шаркая мимо него со своим скарбом, уложенным в черный пластиковый мешок для мусора, кивнул ему: «Хай!» — приняв его во тьме за своего коллегу по несчастью.

Что же, ему тоже нечего больше делать в Орландо. Пора улетать. Дочка ждет на день рождения заокеанских подарков, очень ждет папочку, как сказала ему жена утром по телефону.

Семейная жизнь Халамбуса складывалась традиционно, как жизнь его отца, деда, прадеда. Они женились на красивых девушках, посватавшись к ним. Свадьба проходила в соответствии с вековыми ритуалами, рождались дети, муж содержал семью, но в сущности оставался свободным. Вот почему он не испытывал угрызений совести или смущения от того, что провел ночь с Бонни. И жена никогда не станет выяснять, как он жил во Флориде. Жена Ази была из богатой семьи, ее отец делал и продавал оливковое масло. Ее приданое еще больше укрепило положение Халамбуса, позволило заняться искусством, которое требовало больших средств. Но теперь была и отдача — его дом в Никосии был богатым домом. Сын подрос, и он отправил его в колледж в Англию учиться математике. Кипр был довольно долго английской колонией, и состоятельные киприоты предпочитали, чтобы их дети получали образование в метрополии.

Что ж, надо уезжать.

Конечно, во всем виновато это чертово флоридское солнце, думала Бонни, мчась на своей машине, красном «фольксвагене», из аэропорта к себе домой, в пригород Вашингтона, в Александрию. Если бы не этот солнечный удар, она никогда не вела бы себя так с этим киприотом. Это же надо — только увидела человека и сразу в постель! Никогда в жизни с ней такого не случалось. Да и зачем ей все это? Если ей захочется, у нее есть куда пойти. Прямо сейчас можно завернуть к Тони. Сегодня выходной, и он занимается своими деревянными чучелами. Она познакомилась с ним у Даяны и Ларри. Тони, приятель Ларри, делает прекрасные изображения птиц, режет их из дерева, раскрашивает и продает. Сам он учился в университете по курсу литературы, но «руки взяли его в руки», как он шутил над собой. Они с Бонни встречались у него дома, прекрасно оборудованного его собственными руками. Никто из них не собирался обременять собой другого. У него были жена и дочь. Теперь они поселились отдельно, но сохраняли дружеские отношения. Нет, сейчас она едет к себе. Надо отдохнуть, отсидеться, успокоиться. И все забыть.

Машины летели мимо нее так быстро, что, казалось, только ленивый не обгоняет. Она нажала на газ — любила прокатиться с ветерком на этой удобной, надежной малолитражке.

Перед отъездом она не простилась с Даяной, которая приедет через два дня. Даяна позвонила сразу, как только Бонни приехала.

— Слушай, Бонни, что с тобой? Мне не нравится твой голос. Ты что, устала?

— Мне он самой не нравится. И не только он. Сказать, чтобы устала, нет, пожалуй…

— Так что же? Кстати, я до отъезда больше не видела Халамбуса. Как он?

— Не знаю. В день отъезда я видела его с женщиной. Они целовались.

Даяна фыркнула на другом конце провода.

— Бонни, тебе сколько лет? Тридцать восемь. А ты делаешь вид, что на целых двадцать меньше…

— Даяна, я знаю, о чем говорю.

В ее тоне была непререкаемость, и Даяна знала эту интонацию. Она промолчала, потом сказала:

— Счастливо. Отдыхай.

Бонни пошла в ванную. Она очень любила ее, отделанную в бледно-розовых тонах со стопкой темно-розовых полотенец на полке. Она растворила кубик ароматной пены в ванне, разделась перед большим зеркалом, осмотрела себя и внезапно увидела рядом его тело. Мощное, сильное, бронзовое от загара, с мышцами, которые играли под кожей при каждом движении. И похоже, ей уже не представить никакое другое тело рядом с собой.

Нет, нет и нет! Или он, или никто! Но, судя по той сцене, из-за которой она сбежала от него, никто. Она вздохнула и погрузилась в теплые ароматные волны. Она вытянулась во весь рост, закрыла глаза. Волосы намокли и слиплись. Бонни убрала их с лица. Она лежала, пока не почувствовала, что засыпает. Зазвонил телефон, но не было сил протянуть руку к трубке. Звонок был долгим, упорным, потом пискнул и затих. Сейчас ее нет ни для кого. Только она и пена с запахом райского сада.

Халамбус уселся в кресло в самолете, пристегнулся ремнями. Ему следовало быть довольным этой поездкой. Его картины приняли хорошо, уже есть покупатели, и, как только закончится выставка, картины продадут. Жалко ли ему расставаться с ними? Он вздохнул, посмотрел в иллюминатор, увидел ровное взлетное поле, окаймленное стриженой зеленью газона, и улыбнулся. Расставаться всегда жаль, особенно когда знаешь, что вещь получилась. Он даже иногда проверял этим — получилось или нет. Если он, закончив картину и уезжая из дома, даже на ферму, думал, а вдруг что-то случится — пожар, наводнение, кража, и картина исчезнет, — значит, она получилась.