Маргарет Мюр - Кошечка и ягуар

— Через это проходят все женщины, детка. Первый раз всегда больно и страшно. Позже, когда ты узнаешь, какое это удовольствие, то сама посмеешься над своими страхами, — уверял Джордан. — Зато теперь мы по-настоящему близки, и ничто нас не разлучит.

Он предложил ей выйти за него замуж. И Тори согласилась. Из книг и рассказов приятельниц Тори знала, что обычно мужчина, поступивший таким образом под влиянием момента, из «спортивного азарта» или из любопытства, тут же теряет к девушке интерес и бросает ее. Так что она сочла его предложение выражением истинной любви. Она поверила его объяснениям и обещаниям... потому что хотела этому верить.

Отцу самоуверенный красавец Джордан не понравился, но он не стал отговаривать ее, видя, как она влюблена. К великому облегчению Тори, до самой свадьбы жених был с ней нежен и больше не настаивал на близости. Но в свадебную ночь ужасная сцена повторилась. Только на этот раз было еще хуже, потому что она уже не теряла сознание от неожиданности и омерзения. Любимый терзал ее, словно безжалостный палач, не обращая внимания на мольбы и стоны.

— Потерпи немного, завтра будет уже лучше, — говорил он, зевая. И она с тоской ждала этого завтра.

Джордана, пресыщенного легкими победами, навязчивой любовью других женщин, поначалу возбуждала такая несовременная невинность и неопытность его юной жены. Ее хрупкость, слезы, трепет тела и даже сопротивление, рождали в нем неведомую раньше звериную страсть. Возможно, именно поэтому, не умея, да и не желая сдерживать животные порывы, он брал ее столь грубо. Хотя, как большинство очень красивых мужчин, Джордан к тому же был плохим любовником. Он считал, что женщине достаточно увидеть его божественное тело и ощутить мощь великолепного мужского органа, чтобы испытать наслаждение. Поэтому в его арсенале не было томящих ласк, разнообразных поцелуев и волнующих слов — всего, что способно сделать страстной любовницей даже самую фригидную женщину. Прелюдия страсти для Джордана ограничивалась лишь несколькими примитивными ласками, которых было достаточно, чтобы возбудить его самого. Впрочем, многих женщин, польщенных вниманием роскошного самца, такое устраивало. Тори была другой. И это с каждым днем все больше раздражало ее мужа.

Первое время ему очень нравилось бывать с красивой и знаменитой женой на вечеринках, выказывать себя знатоком искусства — надо отдать ему должное, Джордан быстро схватывал все, что рассказывала ему Тори. Так, благодаря женитьбе, он стал еще более блистательным и популярным. В том числе, и у женщин. И вскоре Джордан стал изменять Тори, почти не скрывая этого, полностью оправдывая себя тем, что его жена фригидна.

Теперь его уже буквально все раздражало в ней. То, что она с трудом просыпается по утрам, выглядит вялой и бледной, пока не выпьет кофе. То, что она предпочитает веселым вечеринкам работу в студии. Страх в ее огромных глазах, когда он подходит вечером, чтобы обнять ее. Ее телесная и душевная хрупкость. «Живые мощи», «ледышка», «затворница», «фригидная» — так он называл ее теперь в глаза и за глаза.

Тори страдала. Конечно, неприятно пораженная постоянным самодовольством мужа, она невольно сравнивала его со своим отцом. Джереми Грейхем — красивый, талантливый и знаменитый, был очень скромным человеком. В его ванной висело большое зеркало, так же, как и у Джордана. Только назначение у него было совсем другое: не тщеславие, а смирение. Отец говорил Тори, что когда заходит в ванную каждое утро и видит свое отражение — небритого, непричесанного мужчина с заспанной физиономией, — ему уже не надо напоминать, что он просто человек, обычный человек, как все. И, конечно, отец никогда не хамил жене, не говорил грубых и неприятных слов, которые заставляли ее плакать.

И все-таки Тори казалось, что она любит мужа. Она никак не могла забыть прежнего Джордана — нежного, предупредительного, обаятельного. Она думала, что это ее вина в том, что он так изменился. Да, она ледышка, фригидная... Тори слышала, как другие женщины говорят о сексе — весело, томно, с удовольствием. Определенно, только она такая ненормальная. Недаром и прежде ни один парень не задерживался рядом с ней надолго. Тори сжалась, ушла в себя, подурнела. Муж начал пренебрегать ее обществом. Спали они теперь в разных комнатах, и одинокая и несчастная Тори даже радовалась, когда он изредка приходил к ней ночью. Секс по-прежнему не доставлял ей удовольствия, хотя и не было прежней боли. Она просто терпела и радовалась, что еще хоть капельку нужна ему.

Однажды она решила сделать ему подарок ко дню рождения, написать его портрет. Джордану идея понравилась, он с удовольствием согласился ей позировать... Тори с трепетом переносила на холст черты красивого и любимого лица. Но человек, возникавший на холсте, был чужим. Нет, сходство было передано прекрасно. В том-то все и дело. Джордан на картине ничем не уступал живому Джордану. Так же красив, статен, элегантен. Те же синие глаза и белые зубы. Та же обаятельная улыбка... сквозь которую неумолимо проглядывали душевная холодность, жестокость и тупое самодовольство. И Тори вдруг отчетливо поняла, что все это правда. И еще поняла, что не может жить с таким человеком.

Джордану портрет понравился. В свой день рождения он повесил его в гостиной, и многочисленные гости шумно хвалили красавца-хозяина и талантливую хозяйку. Одни — искренне, другие, более тонкие, пряча усмешку. Тори в тот вечер рано ушла спать, сославшись на головную боль. Она знала, что Джордан сегодня к ней не зайдет, — видела, как он переглядывался с высокой рыжеволосой девицей, которая с некоторых пор при встрече с Тори прыскала, словно не сумев сдержать смех, и нахально оглядывала ее с головы до ног. Тори не сомневалась, что это — новая любовница мужа и он проведет ночь с ней.

Она не стала ложиться и всю ночь провела в сборах. А утром тихо вышла из дому с чемоданами, положила их в багажник своего любимого «ягуара» и уехала. За неделю до этого она была в гостях у отца и провела чудесный вечер в обществе его старинных друзей. Один из них, двоюродный брат мамы, дядя Джеймс, собирался в пустыню — «рисовать песок», как он выразился. И Тори напросилась с ним, заранее зная, что больше сюда не вернется.

Однажды вечером, в пустыне, она решилась рассказать историю своей любви молчаливому спутнику — старому и мудрому художнику, которого она про себя называла «Старик».

— Это была не любовь, Тори, — грустно сказал тот.

Тори и сама уже начала это понимать. Она приняла за любовь мимолетное увлечение. И была наказана. Но рассказывать обо всем этом Джеймсу, разумеется, не собиралась.

Плакала Тори долго, прислонившись к действительно широкому и удобному плечу Алана и не отвергая его теплую руку, поглаживавшую ее волосы. Но, успокоившись, твердо сказала: