Джастин Дэйвис - Лунные любовники

Но вы, по меньшей мере, интересуетесь, не приложил ли я к этому руку, сказал он про себя и добавил вслух:

— Когда я появился здесь, он уже катился вниз по своей дорожке.

— И что это была за дорожка?

Харлан пожал плечами.

— Меня не беспокоят дела других людей.

— Если бы беспокоили, возможно, Уэйн был жив! — выпалила она.

Харлан не ответил, потому что говорить было нечего. Он не мог даже опровергнуть ее слова, ведь это могло оказаться правдой. Потребовалось бы объяснение, отчего он так мало общается с другими людьми, но Харлан не собирался ничего объяснять.

— Извините, — прошептала Эмма дрожащим голосом, опуская глаза. — Я не имела права так говорить.

Он снова пожал плечами — удобный способ признавать что-либо, не считая своим долгом поддерживать разговор.

— Только вот что получается… — ее голос замер, и Харлан увидел, как сильно она сжимает руки: побелели даже суставы пальцев. Спустя несколько минут она взглянула на него. — Уэйн был мне как брат. Мы были примерно одного возраста и всегда играли вместе. Уэйн так любил приключения, с таким нетерпением хотел обо всем узнать и все разведать. Это было прекрасное время. И потом, уже взрослыми… мы поверяли друг другу секреты.

Харлану хотелось возразить, что не так уж они были близки, если она не знала, насколько серьезными были проблемы у Уэйна с выпивкой, но сдержался. Не хотелось чувствовать недавнюю неловкость — будто наступил грубым башмаком на нежный, редкостный цветок.

— Я пыталась поддерживать Уэйна, когда у него начались проблемы с родителями, и он делал то же самое, когда моя помолвка закончилась столь отвратительным образом…

В ее голосе слышалась боль, и Харлан понял, что хуже разговоров о Уэйне могут быть только разговоры о ее собственных проблемах.

— А ваши родители? — спросил он, удивившись, что с трудом удержался от вопроса о ее разорванной помолвке. — Они доводились ему тетей и дядей, ведь так? Он был… вы считаете, он был мертв и для них тоже?

— Они не слишком ладили, — нехотя признала Эмма. — Мой отец разделял мнение дяди Джерри по поводу Уэйна. Мама пыталась наладить с ним отношения, но потом тоже махнула рукой.

Харлан молчал.

— Я знаю, может показаться, что я не права, потому что все в моей семье считали Уэйна неудачником. Все, кроме меня. Но он не был неудачником. Просто немного растерялся от непонимания, как поступать со своей жизнью, и все.

— К большинству людей понимание приходит с возрастом, — заметил Харлан.

— Большинство людей не выслушивают от своих родителей упреки в том, что они ничего путного в своей жизни не сделают, — возразила она с сарказмом.

— Так вы считаете, что он таким поведением пытался оправдать их ожидания?

— Уэйн много раз говорил мне, что он даже получает удовольствие оттого, что злит своих родителей.

Губы Харлана скривились. Эмма вопросительно посмотрела на него, и он, к своему удивлению, ответил:

— Моя мать, пока была жива, всегда говорила, что я закончу жизнь так же бездумно, как мой отец.

— Значит, вы понимаете? — воскликнула Эмма.

— Я мог прожить жизнь так, как мать считала нужным, — сказал Харлан. — Но вместо этого решил доказать, что она не права.

— Должно быть, поэтому вы нравились Уэйну. Он чувствовал, что вы его понимаете.

Ну это уж вы чересчур хорошего мнения об Уэйне, усмехнулся про себя Харлан.

— Думаю, что ему нравилась не столько моя персона, сколько то, что я поблизости, — сказал он и сухо добавил: — У меня есть генератор пищевого льда.

— Вы говорите так, будто Уэйн только и делал, что пил!

Харлан снова пожал плечами.

— Я говорю только о том, что видел. Может быть, вы были бы счастливее, не зная этого.

Эмма напряженно изучала выражение его лица, потом сказала:

— Вы думаете, что я слепа и наивна?

Ее слова прозвучали не как вопрос. По мнению Харлана, это произошло оттого, что произносила она их не в первый раз и, скорее всего, знала ответ. Она явно понятия не имела, каким на самом деле был ее двоюродный брат, как он изменился с тех пор, когда они виделись в последний раз. Уэйн многое скрывал от сестры.

Харлану стало интересно, как бы Эмма Перселл отреагировала на его рассказ о том, сколько раз он видел Уэйна, возвращавшимся на корабль слишком пьяным или мертвецки пьяным, сколько раз он самолично вылавливал этого человека из воды. Или если бы рассказал об этих странных посещениях «Прелестницы» некоторыми очень подозрительными личностями, о спорах на нижней палубе между ее покойным двоюродным братом и мужчиной, слишком напоминавшим Харлану людей из его ночных кошмаров.

Но он не стал говорить этого: Уэйн мертв, и нет никакого смысла разрушать его образ в глазах единственного человека, который любил покойного.

— Полагаю, что вы любили его, а мы ведь никогда не хотим слышать о людях, которых любим, что-то плохое, — голос Харлана смягчился. — Особенно, когда слишком поздно что-либо изменить.

На ее глаза навернулись слезы.

Ну вот! Харлан изо всех сил старался быть учтивым и все-таки довел ее до слез. Кажется, вежливость не помогла.

— Простите, — пробормотал он. — Мне всегда удается рассердить женщин.

— Я не сержусь, — сказала Эмма. — Мне больно.

Харлан вздрогнул: это еще хуже.

— Правда иногда ранит, — добавила она с твердостью в голосе и поднялась. — И вы были правы, меня это расстроило. Не смерть двоюродного брата, а то, что стало с его жизнью. У него еще столько всего могло быть.

Перед тем как сойти с «Морского ястреба» на сходни, она остановилась и оглянулась.

— Спасибо, что поговорили со мной.

Харлан смотрел ей вслед, задаваясь вопросом, причисляла ли Эмма и его к людям, у которых «столько всего могло быть».

Эмма измучилась. Ее переполняли противоречивые чувства: хотелось наброситься хоть на что-нибудь с кулаками, разбить, услышать звон осколков — то были редкие и неприятные для нее эмоции.

Она сердилась на Уэйна, который вначале покинул ее, а потом погиб, вынудив заниматься всем этим; на себя — за то, что были задеты ее чувства; и, что совсем уж нелогично, на Харлана Маккларена, который открыл ей глаза на правду.

«Я говорю только о том, что видел. Может быть, вы были бы счастливее, не зная этого». Так вот в чем загвоздка! Она была бы счастливее, не зная этого, — отсюда ее неверие в правдивость услышанного и нежелание признавать такую правду.

— Катись ты ко всем чертям, Уэйн! — прошептала Эмма. Потом сказала это громче, еще громче, пока слова не превратились в вопль.

А потом она сделала то, что хотела, — подняла один из грязных стаканов и бросила. Стакан ударился о стену, потом об пол и отскочил, не разбившись. Она подняла другой стакан и швырнула его с большим усилием в сторону основания мачты, которая проходила через каюту. На этот раз стакан разбился вдребезги, и звук немного успокоил ее взвинченные нервы. Но этого было недостаточно, поэтому Эмма швырнула следующий стакан, потом другой, как вдруг услышала тихий голос рассудка, убеждавший, что она хватила через край, и остановилась.