Тесс Стимсон - Цепь измен

Уильям отвечает кивком. Наконец смиренно спрашивает:

— Что я должен сделать?

— Ответить мне честно. Ты любишь меня, Уильям?

Он прикрывает глаза и откидывается на спинку кресла. Снаружи ухает сова. Напольные часы в прихожей отсчитывают время в такт биению моего сердца.

— Нет. Не так, как ты заслуживаешь.

— Спасибо тебе, — мягко говорю я.

— Что же нам теперь делать?

Усаживаюсь возле окна, прислонившись головой к прохладному стеклу. Полная луна заливает сад потусторонним белым светом. На лужайку выбегает лисица, принюхивается и снова исчезает во тьме.

— В субботу я лечу в Италию, — сообщаю я. — Так у нас обоих будет время решить, куда отправиться отсюда. Когда вернусь, можем обсудить все в подробностях с практической точки зрения. Я не прошу многого, Уильям…

— Оставь дом себе. Мне вполне хватит квартиры в Лондоне. Как ты собираешься сообщить детям?

— Сэму пока вообще не стоит ничего говорить. Подождем, пока я вернусь из Италии, и вместе сообщим ему на летних каникулах. А Бен и Кейт достаточно взрослые — скажем им правду сейчас.

Он поднимает на меня усталый взгляд.

— И какую же именно?

— Что их родители всегда любили и будут их любить. Что они лучшее, что у нас есть, и мы ими гордимся и всегда готовы им помочь.

— Я женился на тебе не только из-за Бена, — вдруг признается Уильям. — Я поступил бы так в любом случае.

— Надеюсь, ты с ней счастлив. Кто бы она ни была.

— У меня никого нет, — уныло говорит он. — Совсем никого.

Спустя неделю плыву по розовому морю, почти опьяневшая от аромата азалий, устилающих сплошным ковром Испанскую лестницу за моей спиной. А я и не знала, что жители Рима устраивают такое в мае каждого года! Цветочный ковер простирается до самых каменных ступеней французской церкви — Тринита-деи-Монти; в восемнадцатом веке здесь собирались самые красивые мужчины и женщины Италии, чтобы быть избранными натурщиками для художников. Вспоминаю свои пробы в качестве модели и — мимолетно — Дэна.

Сдвинув на лоб новые солнечные очки, пробираюсь между сидящими на ступеньках парами и присоединяюсь к толпе туристов на площади Испании, щелкающих фотоаппаратами и бросающих монеты в центральный фонтан в виде лодки [40] Имеется в виду фонтан Баркачча на площади Испании, построенный в 1627–1629 гг. по проекту Пьетро Бернини. .

Мое внимание привлекает средних лет пара: четкие складки на новой одежде, только что распакованной, подсказывают — это, должно быть, их первая совместная поездка за годы, а может, и за десятилетия. Воображаю их повзрослевших детей — теперь и родители могут насладиться вторым медовым месяцем. Они удаляются, держась за руки.

Как же мне не хватает Уильяма! В последние четыре дня не было ни часа, чтобы я не грустила о нем. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, правильно ли поступила.

Хорошо, что я позволила расстоянию разделить нас. Не знаю, на сколько хватило бы моей решительности, если бы я осталась.

Выбрасываю Уильяма из головы. Увертываясь от мопедов, жужжащих на узких улицах, словно комары, иду по Виа Бокка ди Леоне к крошечной дешевой квартирке, которую сняла на шестом этаже дряхлого здания, насквозь пропахшего чужой стряпней, с одной-единственной заросшей паутиной ванной на пять квартир, без лифта. Зато в моей комнатушке восхитительное освещение. Я уже исписала три холста. Теперь, чтобы забраться в постель, нужно сначала перелезть через них.

Я знаю, что никогда не сделаю карьеру художника. За день до отъезда в Италию Этна вернула мои полотна: было куплено лишь четыре, причем с большой долей вероятности — самой же Этной, только она скорее умрет, чем сознается. Это не голливудский фильм; меня никогда не «откроют».

Но все это не важно. Моя мания сходит на нет; подобно морскому туману наползает депрессия. Первые ее завитки уже льнут и закручиваются вокруг моих лодыжек. Скоро я не буду замечать собственной руки, поднесенной к глазам. Когда пишу, я в состоянии убедить себя, что депрессия отступит, если запастись терпением.

Добравшись до цели, наконец толкаю маленькую дверь для посыльных, врезанную в громадные двойные двери высотой двадцать футов. В ступеньках, ведущих к моей квартире, бессчетные пары ног вытоптали углубления. За закрытыми дверями ссорятся семьи, визжат дети. Я думала, что буду чувствовать себя одиноко, путешествуя самостоятельно, а оказалось, что мне хорошо наедине с собой. Впервые в жизни я ощущаю умиротворение.

Моя квартира не заперта: здесь нечего воровать. Чуть запыхавшаяся от подъема, толкаю дверь и направляюсь прямиком к открытому окну. Если перегнуться через перила балкона, будет видна Испанская лестница в розовых цветах.

Оборачиваюсь назад в комнату, чтобы вытащить фотоаппарат, и подпрыгиваю от неожиданности.

Жизнь полна сюрпризов.

Проклятое желе с водкой!

Доползаю до ванной и обнимаю унитаз. Во всем виновата Клем. Она обещала, что будет не очень крепко. Кажется, я в жизни не напивалась так, как прошлой ночью. И даже выкурила с полпачки сигарет — во рту воняет как в пепельнице, а пищевод я, похоже, сожгла чуть не до самого желудка.

О Господи! Ну неужели меня сейчас опять вырвет?

Меня тошнит в унитаз. Потом я обтираюсь влажной салфеткой. В желудке ничего не осталось. Больше в жизни своей не притронусь ни к водке, ни к клубничному желе!

Вроде мне уже легче. Наверное, я, наконец, вывела всю гадость из организма.

Напяливаю какое-то старье и собираю волосы в хвостик. Хваленый родительский контроль — как он нужен, так его и нет. Папа не должен был отпускать меня к Клем, когда ее родители уехали. У него что, совсем атрофировано чувство ответственности?

Из сада доносится разговор на повышенных тонах. Выглядываю в окошко своей комнаты.

Бедная моя мамочка скрючилась над своей клумбой, а бабушка Клара размахивает руками и носится между грядок, как леди Макбет. Бьюсь об заклад, брюзжит по поводу драмы с Этной. По-моему, у нее самая большая радость в жизни — заявить маме: «А я тебе говорила». Адвокат-стервятник, черт ее подери.

Папа вчера вечером совершенно вышел из себя, когда узнал, что натворила Этна. Они с мамой учинили грандиозный скандал. С тех пор почти не разговаривают. Какое бы там соглашение они ни заключили в Париже, теперь оно наверняка расторгнуто. Оно бы так и так не сработало. Ну да, в последние несколько недель папа покупает маме всякие баснословно дорогие штуки и даже приходит домой рано, но вид у него такой, словно у него отняли сердце. В прошлом семестре мы проходили в школе «Доктора Фауста». Такое ощущение, что Мефистофель полчаса назад навестил моего отца.

Открываю окно — надо проветрить комнату. Ядовитыми парами до меня доносятся слова бабушки Клары: