Камилла Хенкинс - Хенкинс Камилла

Она ответила, сначала робко, а потом радостно и доверчиво, выгнувшись в его руках, с восторгом отдаваясь его ласкам, желая только одного — раствориться в нем, слиться с ним воедино, стать его частью, разделить его дыхание, отдать всю себя и забрать всего его…

Мужчина со сдавленным вскриком подхватил ее за бедра, с силой разжал судорожно стиснутые ноги коленом, заставил ее обхватить его ногами. Словно наездник — лошадь, мелькнуло в голове Дженни… Она обвила его шею руками, зажмурилась, откинула голову назад и отдалась его безудержным ласкам. Постепенно их тела стали двигаться в едином ритме, потом она почувствовала, что он ласкает ее рукой, настойчиво, жадно, словно готовя к чему-то более сладостному… На секунду ей стало страшно, но это прошло, потому что с Доном не могло быть страшно, а могло быть только так, как надо…

И была короткая боль, и изумление, и безбрежное море счастья, которое, оказывается, всегда жило в ее душе, но только Дону было дано выплеснуть это море из берегов, и было ощущение того, что теперь наконец она обрела саму себя, стала собой, и больше не надо прятаться за насмешками и независимым нравом, потому что она — женщина, а вот — ее мужчина, и сейчас они едины, ибо так захотел Бог…

— Дон!..

— Дженнифер!..

— Я люблю тебя!

— Я люблю тебя!

Их закрутило в бесконечной и беспечальной тьме, и звезды рождались у них на глазах, на глазах у них гасли, только им не было до этого ни малейшего дела, их громадным маятником любви и желания возносило на невидимую высоту, туда, где нет воздуха, потому что нечем дышать, но нельзя задохнуться, разве только от счастья, а потом они достигли вершины и рухнули с нее вниз, свободные, как птицы, нет, не птицы, а ангелы, такие же ангелы, как и те, что поют им эту прекрасную и грозную песню любви, любви бесконечной и вечной, любви прекрасной и страшной, любви единственной и разнообразной, любви, с которой все началось в этом лучшем из миров, и которой все, наверняка, закончится, когда придет срок…

А потом тьма милосердно выбросила их на берег невидимого океана и откатилась назад, словно теплая волна…

Первым из чувств вернулось обоняние. Дженни чувствовала духоту и запах цветов сельвы. Она их даже помнила — розовые, огромные, с алыми тычинками и неровными краями лепестков…

Потом пришли зрение и слух. Дон слышал крики ночных птиц в сельве. Видел, как яростная серебряная луна, абсолютно полная, огромная, пробивается сквозь жерди, из которых была построена душевая.

Сверху растерянно капала забытая вода. Они лежали на мокром полу, обнявшись так крепко, словно боялись хоть на мгновение расцепить руки. Дон приподнялся первый. Его что-то мучило, хотя это было не главным. Главное — блаженство. Восторг. Ощущение полного и абсолютного счастья, переполняющего душу. Впервые после смерти матери он чувствовал себя счастливым и с радостью узнавал собственные, давно забытые ощущения.

Мама, красавица Исабель — ангел. Папа — Бог. Вокруг — рай. И так будет во веки веков. Маленький мальчик смеется, подняв руки к солнцу, и солнце смеется в ответ, щедро заливая мальчика золотыми лучами.

Теперь Богом был он сам, а ангел лежал в его объятиях. Рыжий ангел, совсем такой, как на картинах Боттичелли. Ангел со светящейся нежной кожей, ангел с улыбкой на припухших от поцелуев губах…

Дон нежно и властно провел рукой по прекрасному телу, прильнувшему к нему. Задержал ладонь на теплом лоне, вкрадчиво погладил шелковистую кожу на внутренней стороне бедер… Замер. Поднес руку к глазам.

На пальцах отчетливо виднелась… кровь. Он ошеломленно уставился на Дженнифер, а она ответила ему спокойной и гордой улыбкой. Так улыбалась Ева Адаму в первую их ночь, а до нее так улыбалась Лилит…

— Джен… Это что же… Господи, я…

— Тс-с! Что ты шумишь? И чего ты так перепугался?

— Дженнифер, надо было сказать…

— ЧТО сказать?

— Я не знаю… Я…

Он выглядел таким растерянным и смущенным, большой, красивый мужчина, победитель по жизни, сейчас столкнувшийся со старой как мир и непонятной для него проблемой. Дженнифер мягко улыбнулась, задумчиво провела пальцем по белому шраму.

— Я могу только повторить, Дон, то, что сказала тебе миллион лет назад. Я люблю тебя. И очень надеюсь, что ты был не в горячке, когда говорил мне то же самое.

— Джен, я… Господи! Да, разумеется, нет! То есть, разумеется, да! Я люблю тебя!

— Ну и хватит об этом. Лучше посмотри на меня. Посмотри мне в глаза и повтори еще разочек… Пожалуйста.

Он успокоился. Заглянул в бездонные глаза своей рыжей колдуньи и повторил.

— Я люблю тебя, Дженнифер.

Они вернулись домой вместе, в мокрой одежде и с сияющими лицами. Разумеется, никто не спал. Эсамар и Гвен, толстая Клейри, встревоженная Марисоль и взбешенная Лена.

Их обступили и стали ахать, расспрашивать, молиться, рыдать, возмущаться… Дженни слышала их, как сквозь вату. Голова стала тяжелой, веки налились свинцом. Она не помнила, как дошла до постели, как разделась, как легла… Только через некоторое время до нее дошло, что это не ее комната и не ее постель. Дженнифер рывком села.

— Дон! Это же…

— Тихо, женщина. Это моя постель. А в ней моя женщина. Спи. Ни о чем не думай и спи. А я буду тебя баюкать. И любить.

Дженни обняла его и мгновенно заснула, как провалилась в сон.

А потом пришло утро, солнечное, напоенное ароматами цветов и звенящее голосами птиц, и Дженнифер О'Хара проснулась в объятиях своего мужчины.

— Ты ранняя пташка, мисс О'Хара. Это мне подходит.

— Дженни, Просто Дженни. Сегодня должен быть прием.

— И он будет, чтоб я провалился.

— Дон?

— Да, рыжая?

— Можно, глупая женщина опять скажет кое-что?

— Я тоже люблю тебя.

— Нет, я не об этом. Смотри: девушка, любовь, первая ночь. И ничего не произошло. Никаких ужасов.

Дон помрачнел, потом улыбнулся и немного растерянно посмотрел на Дженни.

— Знаешь, а я ведь даже не вспомнил об этом. Смешно… столько лет я мучил себя, забивал голову сказками… Пойдем? Сегодня будет долгий, долгий день.

Лена Макхензи прокралась в комнату рыжей твари ни свет, ни заря. Теперь она стояла, бледная от ярости, переводя взгляд с нетронутой постели на платяной шкаф и обратно.

Сука, рыжая сука! Она провела эту ночь в постели Дона Фергюсона! Заняла ее, Лены, место. Дрянь ирландская. Шлюха. Ничего. Она заплатит за все. Не может быть, чтобы ей удалось так безупречно сыграть свою роль. На чем-нибудь она проколется, обязательно проколется, и вот тогда наступит время Лены Маккензи.

Первые гости прибыли к полудню, а потом на Дом на Сваях обрушился прямо-таки девятый вал гостей. Моторки, катера, вертолеты, маленькие частные самолеты… Даже птицы притихли.