Лина Серебрякова - Три года ты мне снилась

— А вот шоколад, открытки, жевательная резинка, — показался новый коробейник.

— Ручки разного цвета, долгопишущий стержень, покупайте...

Они шли чередой, эти торговцы, зарабатывая свой нелегкий хлеб. Этот бизнес был небезопасен, платили наличными, а среди сидящих в вагонах встречались разные типы, часто охочие до чужих денег.

Ирина ехала, сжавшись, словно от холода. Внутри нее и в самом деле мела вьюга. Выражение лица выдавало душевную боль. Закрыв глаза, она ехала станцию за станцией, не ведая, что за нею, за трагически разломленными бровями и болезненным подергиванием век наблюдают пассажиры.

— Дочка, — осторожно дотронулась до ее руки старушка, сидевшая напротив вместе со старичком. — Не убивайся так, доченька! Тебе когда сходить? Не пропусти...

Ирина открыла глаза.

«О, старость, старость, вот она, убогая, седая. Как они живут? — Нервический озноб сквознячком завьюжил по душе, и она плотнее обхватила себя за локти.

Поезд мчался дальше. Как она любила раньше это стремительное движение по зеленому Подмосковью, дальние взгорья и холмы, синие озера и желтые дороги к деревням! Само это путешествие становилось всегда приятным отдыхом. После городских узких, со всех сторон застроенных улиц, после метро и троллейбусов, после многочасовых съемок в душных павильонах как славно было мчаться по этому приволью.

— Дочка! — не унималась старушка. — Да что стряслось-то? Поделись, вдруг чем поможем?

Ирина, не открывая глаз, молча помотала головой.

— Не приставай к человеку, — тихо одернул жену старик. — Мало ли что бывает. Тебе и знать не надо.

— А жалко ее, молодая, красивая, — покивала та, соглашаясь. — Следит ли за остановками? — И опять потянулась к Ирине. — Мы уходим. Не пропусти свою станцию.

Старички, оглядываясь на нее, сошли на своей платформе.

Поезд подходил к Святым ручьям, когда еще один сердобольный человек, военный, скорее всего врач, попытался помочь элегантной женщине.

— Мадам, — сказал он, наклоняясь к ней, не нужна ли вам помощь? Позвольте мне вызвать машину и проводить вас до дома? Вам нельзя оставаться одной.

Ирина вздрогнула, будто ее перебросили из одного кошмара в другой.

Он не отступал. Он долго наблюдал за ней и был полон решимости оказать помощь молодой женщине, у которой явно случилась какая-то беда.

— Мадам, — тихонько прикоснулся он к ее руке.

Ресницы ее распахнулись. Он внутренне содрогнулся.

— Оставьте меня! — вскрикнула Ирина жалобно, как птица, глядя сухими, красными от жара глазами. — Вы все старые, некрасивые, на вас страшно смотреть!

Мужчина отпрянул.

— Больная, — проговорил кто-то.

— Несчастная, — пробормотал бывший военный.

Ирина порывисто поднялась, выбежала в тамбур, держась за горло, и ступила на платформу как раз в Святых ручьях.

Она приехала одна. В столь ранний час из Москвы на этой станции не сошел никто. Отшумев, электричка плавно одолела насыпь и втянулась в арочные серебристые дуги длинного моста через речку.

Наступила тишина.

Прелестная панорама с синей рекой и неровной кромкой дальнего леса, сбегавшего в долину, открылась до самого горизонта. Облака отбрасывали на долину летучие тени, идиллическую картину дополняли разбредшиеся на лугу пестрые коровы.

Высилась над деревьями старая кирпичная колокольня, без навершия и купола, с мелкими кустами, березкой и пучками травы на выступающем венце. К запущенному пруду клонились старые ивы, и блестело зеркальце светлого родничка.

Деревенька и лагерь раскинулись на взгорье, справа от платформы. К ним вела грунтовая прямая дорога, казавшаяся издали почти отвесной, однако на самом деле вполне преодолимая. Над лагерем развевался спортивный флаг. Там уже кипела веселая молодая жизнь.

Но именно здесь Ирине стало совсем худо.

Словно бы там, в вагоне, люди всем миром удерживали ее, не отпускали, подбитую, но живую... Теперь она была беззащитна. Нетвердо ступая, она побрела зачем-то вверх по насыпи, удаляясь от лагеря, и опустилась на рельсы как раз напротив колокольни. Вороны, сидевшие среди мелких кустиков, беспокойно переступили на месте, даже взлетели от волнения и, сделав круг, уселись настороженно на прежнее место.

На стальных рельсах лежал шелковистый отблеск солнца. Желтели щелястые шпалы, пропитанные ржавой смазочной капелью, ветер трепал русые волосы, шелковое платье и желтые цветочки сурепки на насыпи, а в висках пульсировала острая, затемняющая сознание боль и билась, билась в горле.

Ох, как не понравился матери семейства Смирновых этот молчаливый попутчик.

Да как он мог бросить семью! Она не сомневалась, что перед нею один из тех вертопрахов, кто колесят по стране, нимало не заботясь о жене и детях. Нет, не удалось Климу утаить свои мысли и намерения. Смирнова словно клещами вытянула из него тот минимум информации, из которого составила довольно точную картину.

После утреннего умывания и совместного завтрака соседка пошла в наступление на противника, которого учуяла в Климе. В его жизненной позиции она видела явственную угрозу всей своей жизни, роли матери и хозяйки, предмету ее неиссякаемой гордости и превосходства в любом обществе. И вдруг кто-то посягает на святые семейные узы и устои, отвергая их как что-то ненужное и необязательное.

— И где жить будете, тоже неизвестно? — наступала она, полная решимости пригвоздить предателя к позорному столбу.

— Найду, сниму, куплю что-нибудь, — скупо отвечал Клим, которому уже порядком надоел этот допрос, это, как он считал, неуместное вмешательство в его личную жизнь.

Ему хотелось залечь на полку и думать, вспоминать свой удивительный сон, но постели были скатаны, белье сдано, поезд мчался по Подмосковью. Уже мелькали дальние платформы для пригородных поездов.

— А дети? Не жалко их? — последним доводом сразила его Смирнова, испепеляя взглядом, полным праведного гнева.

— Детей я обеспечил, — спокойно ответил Клим.

— Обеспечил! Парню-то отец нужен. Вон времена какие, глаз да глаз до армии, а не то свяжется с бандюгами. Мало у нас наркоманов? Мало беспризорников? А почему? Потому что такие вот папаши...

— Люся! — придержал ее муж.

Она затихла, но ненадолго.

— То же и за дочерью надо. — Она обняла девочку и поцеловала в макушку.

Клим молчал. Разве не говорил он себе того же? Разве не жалел их всех, осиротевших без него? Но надо идти вперед и пройти до конца.

За окном мелькали холмистые равнины, поля, дачные участки. Скоро Москва...

Соседка, несмотря на толчки мужа, вновь ринулась в атаку, не в силах подавить распирающее ее желание вернуть на праведный путь заблудшую душу.

— Чудно! — уже не скрывая неприязни, сказала она, скрестив руки на животе. — Жена-то ваша, поди, весь век только и ждала мужа с моря, только и ждала, смотрела вдаль. «Где-то мой миленький плавает, не голодно ли ему, не холодно?» Так, небось?