Дорис Уайли - Хочу вернуть тебя

Бретт резко повернулся и исчез в кухне, чувствуя ту же неловкость, которую испытывала и Фиби. Он знал, что просить ее поужинать с ним было не лучшей идеей. Он вовсе не хотел смотреть на нее и вспоминать прошлое. Но он сделал все, что мог: купил вина, поджарил мясо, украсил стол. Он попробовал представить ту компанию, которая обычно окружает ее за обеденным столом. Она ведь не та женщина, которая видит смысл жизни только в процветании магазина.

— Тьфу! Проклятье! — выругался он, прищемив руку дверцей гриля.

Фиби и представить себе не могла, что сможет спокойно сидеть, пока Бретт хлопочет на кухне. Ее взгляд блуждал по гостиной. Вдруг она заметила фотографию, на которой Бретт был изображен вместе с Синтией. Конечно, она видела ее и раньше, но не имела возможности рассмотреть как следует.

Мать и сын стояли около двух башен — небоскребов Всемирного Торгового Центра на Манхэттене. День был ясный, и город хорошо просматривался на заднем плане. Бретт обнимал Синтию и улыбался. Глаза старой женщины светились любовью и счастьем, они смотрели на сына — высокого, красивого мужчину. Это была явно любительская фотография, и Фиби хотелось узнать, кто был ее автор.

Без сомнения, на кнопку фотоаппарата нажимал пальчик одной из нью-йоркских подружек Бретта. Эта мысль заставила ее задрожать. Она, провинциальная девочка, никогда не сможет понять нравы этого огромного города. И, конечно, она не одержит победу в состязании за Бретта, если оно когда-нибудь произойдет.

— Фиби, ужин готов, — позвал Бретт из кухни, впервые назвав ее по имени. Его губы все-таки произнесли это трудное слово. Фиби всегда нравилась та интонация, с которой он выговаривал ее имя. А сейчас у нее перехватило дыхание, и на щеках разгорелся румянец. Может быть, это не просто ужин?

Она выглядела все еще взволнованной, когда вошла в кухню, и Бретт подумал, что она немножко боится его. Эта мысль подняла его настроение. Он хотел, чтобы при взгляде на него она вспомнила ту ужасную вещь, которую давно-давно сотворила с ним. Он хотел, чтобы она пережила сейчас хоть малую толику тех страданий, которые испытал он сам двенадцать лет тому назад. Он теперь совершенно ясно понимал, что хотеть и получить — это совсем разные вещи. Этому научила его как раз Фиби Стефансен.

Фиби села, и Бретт внес блюдо с двумя кусками поджаренного мяса. Он положил на ее тарелку меньший из них.

— Я приготовил мясо с кровью, — сказал он. — Наверное, мне следовало поинтересоваться твоим вкусом.

— Я как раз такое люблю, — ободряюще произнесла Фиби и откусила аппетитный кусочек сочного горячего стейка. И снова наступило неловкое молчание. Она не знала, что сказать.

Фиби по натуре была очень тихой и покладистой. И она теперь вновь чувствовала давление Бретта и его власть над ней, как тогда, когда она была наивной робкой семнадцатилетней девочкой.

— Ну, как стейк? Я могу положить его в гриль, если для тебя он слишком сырой, — спросил Бретт. Он совсем не выглядел таким смущенным и скованным, как она.

Фиби взяла себя в руки.

— Нет, мясо прекрасное. Великолепное. Очень вкусное, действительно. — Она сосредоточила все свое внимание на тарелке.

Она по-прежнему красива, подумал Бретт. Он не хотел признаваться себе в этом, но не замечать очевидного не мог. Даже в этом повседневном одеянии и с простой прической она выглядела привлекательнее, чем многие женщины, которых он знал в Нью-Йорке. Почему-то он надеялся, что она вышла замуж, растолстела и потеряла свою индивидуальность. Но ничего этого не произошло с ней. Даже в тот первый момент, когда он увидел ее на кладбище, его потрясла ее юная, не тронутая годами красота.

Фиби придерживала вилкой свой стейк и отрезала от него по кусочку, время от времени бросая украдкой взгляды в сторону Бретта. Неожиданно их взгляды пересеклись, и она заметила неподдельное восхищение в глубине серых глаз.

Даже когда она была семнадцатилетней девочкой. Бретт смотрела на нее так, как будто она была женщиной. Этот взгляд напомнил ей ту голодную страсть, с какой он овладевал ею. Но все же что-то изменилось в нем. Еще немного, и она окончательно сформулирует интуицией подсказанное чувство. Его серые глаза теперь не смеялись. Вместо этого они стали холодными и недоверчивыми.

— Я никогда бы не поверил, что ты и моя мать могли подружиться, — сказал он, покончив с мясом и пододвинув к себе салат. Он положил себе немного и вежливо предложил ей. Синтия Кроуз была великим знатоком человеческих характеров. Бретт унаследовал это качество. И если он сам ошибался насчет Фиби, так почему его мать не могла ошибиться тоже?

— Синтия была прекрасной женщиной, — искренне произнесла Фиби, радуясь, что он нашел тему для разговора. — Мы подружились пять лет назад, сразу после того, как она упала и сломала ногу. Она с трудом могла передвигаться вне дома, и я дважды в неделю заносила ей продукты.

Это было не все. Но Фиби не хотела раскрывать свои секреты. Тогда она очень нуждалась в друге: ее ближайшая приятельница уехала в большой город искать работу, а другие девушки ее возраста уже были замужем и возились с детьми. Она не могла ежедневно выслушивать их разговоры о стирке пеленок и режущихся зубках. И не потому, что не любила детей. Просто Фиби не видела среди своих знакомых того, за кого хотела бы выйти замуж и завести детей.

— Тебе это, наверное, очень нравилось? — заметил Бретт, накладывая ей салат. Он никак не мог понять подоплеки этой дружбы. Синтия не была богатой женщиной, поэтому Фиби вряд ли могла рассчитывать на денежное вознаграждение.

Фиби подняла руку в знак протеста.

— Действительно, я получала удовольствие от этих визитов. После травмы заходила к ней два или три раза в неделю просто поговорить.

Бретт молчал, обдумывая ее слова. Дружба Фиби с Синтией оказалась для него полной неожиданностью. Это и занимало сейчас все его мысли. Для нее же было важным, чтобы он простил ей грех, совершенный в прошлом. Мысль о том, что сейчас он, может быть, как раз обдумывает этот вопрос, не давала ей покоя. Она подняла бокал и отпила вино маленькими глотками, чувствуя, что должна всеми силами сохранять самообладание и спокойствие.

— Мать никогда не рассказывала мне о вашей дружбе. Но это можно объяснить. После того, как я уехал из Конуэя, я не хотел и слушать о тебе, — сказал он и прикусил язык. Он не хотел, чтобы Фиби знала, как глубоко ранила его сердце, не хотел показаться ей слабым и нерешительным.

Опять наступила тишина, и Фиби нервно застучала пальцами по столу. Им все равно не избежать обсуждения волнующего их вопроса, хотя бы потому, что иначе в их отношениях сохранится болезненная напряженность. Но пока она не готова к диалогу. Бретт, напротив, по-видимому, не хотел откладывать выяснение причины, побудившей ее разрушить их отношения.