Раутборд Шугар - Сладость мести

Сириэлл де Реснэ, не отрываясь, следила, как актер, выпрыгнув из тени, оказывался в поле зрения публики. Отточенное столетиями искусство перевоплощения сделало из коренастого мужчины застенчивую гибкую женщину, чья тонкая шея еле-еле удерживает склоненную голову. Напудренная шея актера своей белизной и безупречностью напоминала фарфор; все в согласии с древней традицией театра «КАБУКИ», где актеры-мужчины, исполняющие все женские роли, играли их с большей женственностью, чем современные девушки-японки, шагающие по тротуарам Гинзы .

Мишима Итояма потянулся к ее руке. Она неохотно позволила его желтым пальцам обхватить свою ладонь, как недавно так же неохотно продала ему дедовский шедевр « Умиротворение » вместе с великолепнейшим из его « Садовых прудов » — подлинники, копии с которых, сделанные Отто Убельхором, Кингмен Беддл продал Мишиме, чтобы сохранить себя и удержать на лету свою авиакомпанию. Кингмен мог бы провернуть идеальное преступление, никто и ничего не заподозрил бы, если бы Мишима, нарушив честное слово джентльмена, не позвонил Сириэлл на Виллу де Жарден , чтобы сообщить, как чудесно смотрится « Умиротворение » на стене его дома возле окна с видом на его собственный изысканный японский сад.

Сириэлл тогда рассмеялась. Какое чувство юмора, однако, у месье Мишимы! Она как раз сейчас рассматривает знаменитое « Умиротворение », первое и лучшее произведение всего цикла; оно висит на противоположной стене, там, куда его когда-то поместил сам де Реснэ. Должно быть, кто-то здорово повеселился за счет кармана месье Мишимы! С другого конца земли раздалось «Ах, так», исполненное такого гнева, что у нее подкосились ноги. Когда до нее дошло, что тут может быть замешан Кингмен и что Мишима, не моргнув глазом, может ее прикончить, по спине побежали мурашки. Раздумывать было некогда, надо было спасать собственную шкуру. «И вовсе неостроумно шутить на такую важную для меня тему», — сделала она притворный выпад, чувствуя, как кровь холодеет в жилах. — Разумеется, полотно находится со мной, как и весь « Садовый цикл », которым вы, помнится, особенно восхищались по посещении « Виллы де Жарден ». — В трубке молчание. — Все мои «детки» на своих местах, — со смехом сообщила она, — может быть, кто-то немного подшутил над вами? Кстати, если полотна подлинные, на обороте должна стоять печать де Реснэ.

Когда Мишима сообщил, что картина, как и полагается, со штампом, Сириэлл.

— Один момент! Я посмотрю, здесь ли печать. — Она пронеслась в винный подвал и, отодвинув поддельный кирпич, вытащила металлическую коробку с дедовской печатью. Печать, которой не пользовались вот уже двенадцать лет. Закипая от гнева, она достала тяжелую печать из обитой бархатом коробки. Так и есть — резьба в свежих чернилах. Она с трудом себя сдерживала: Кингмен совершил преступление международного уровня! Подделка! Кража! Мошенничество! Взлом! И ее сделал своей соучастницей!

От голоса Мишимы за тысячи километров веяло кровью и убийством, и тогда Сириэлл клятвенно заверила, что возместит кингменовский обман. Взамен он пообещал в ее присутствии уничтожить подделки со штампом на обороте. Но только, если она продаст ему ПОДЛИННИКИ. Оба сознавали, что лишь путем такой сделки они смогут предотвратить скандал, который поставил бы Мишиму в глупое положение, подорвал бы репутацию Сириэлл, а на рынке произведений искусства аукнулся бы обвальным падением цен на картины работы де Реснэ. Она не могла допустить такого. Кингмен Беддл, таким образом, выходил сухим из воды. Сделка была заключена.

И вот она и Мишима сидят в темном зале театра «КАБУКИ», и с их честью все в порядке. Главным шедевром де Реснэ так и суждено остаться недоступными для глаз благодарных зрителей: покинув свое долгое монастырское пребывание в опечатанном обиталище художника, они перекочевали в частную коллекцию мистера Мишимы, где должны отныне согревать глаза и душу хозяина и его немногочисленных доверенных друзей.

Печать теперь надежно упрятана в одном из банковских подвалов. Отныне Сириэлл, и только она одна, контролировала все будущие операции с картинами. Мишима тихонько пожал ей руку, когда актер размотал два желтых шелковых шарфа, превращая их в два трепещущих крыла бабочки. Она ответила Итояме очаровательной улыбкой.

Закаты на шедеврах Монэ, вывешенных в МЮЗЭ Д'ОРСЭ Парижа, можно было бы назвать более великолепным. Садящееся солнце Ван Гога на фоне авиньонских стогов — более неистовым. Предсумеречное небо де Реснэ с его эфирным переплетением розово-лиловых и фиолетово-огненных мазков поверх голубого индиго — более чувственным. Но для дружного семейства южан, лениво наслаждающихся угасанием дня в тихом спокойствии домашней жизни, не было на свете ничего прекраснее, чем мягкие тона пейзажа, который открывался перед ними с боксвудской веранды.

В центре своего незыблемого домена, в мире и успокоении, восседала на зеленом плетеном стуле, прикрывая аристократические плечи от прохлады ранней южной осени бледной кашемирской шалью и держа на коленях мейссеновскую чашку с настоем ромашки, Вирджиния Рендольф. Итак, Боксвуд, благодарение Господу, не стал японским Диснейлендом — с турникетами, билетерами и заискивающими торговцами-разносчиками, которые предлагают вам пиво « Никко » и черствые кукурузные лепешки, топча грязными ногами лужайки ее разбитого на террасах парка. Ее предки не оказались выставленными напоказ, как уродцы, убийцы и прочие знаменитости в музее восковых фигур мадам Тюссо. Они мирно пребывают на привычных местах в своих строгих простых рамах, откуда с гордым одобрением взирают на хозяйку имения. И их лики, украшающие панельные стены библиотеки и холлов, по-прежнему освещаются мягким светом уотерфордовских хрустальных люстр.

Сын Вирджинии, Джеймс, сидел на плетеной скамеечке для ног и взахлеб пересказывал ей свои сегодняшние приключения на атокских бегах: верховая езда была его стихией. Монолог любителя лошадей сопровождался одобрительным поквакиванием лягушек, голоса которых гармонически вливались в сверчковую симфонию. В плакучих ивах над Джеймс-ривер сгущались сумерки, аромат распустившихся магнолий и гелиотропов наполнял воздух, вплетая новую ноту в обычную мелодию боксвудских ароматов. Благородное семейство собралось на веранде, выстроенной еще до Гражданской войны. Казалось, оно сидит здесь вот так, попивая чай, потягивая мятный джулеп, налитый из старомодных кувшинов, уже несколько сотен лет. Однако многое изменилось в Боксвуде.

Дядюшка Сайрус, а с ним Другая и Родни сбились в тесный кружок в дальнем углу построенной в георгианском стиле веранды, освещенные светом из окон библиотеки, и о чем-то негромко, но бурно беседовали. Впервые Родни, все детство проживший с матерью и отцом в помещении для прислуги, мог наслаждаться боксвудскими закатами с веранды главного дома, неспешно наблюдать, как день переходит в ночь, окрашивая всеми оттенками пурпура медленно текущие воды реки.