Джан Макдэниел - Подарок

— Я и не знала, что у вас есть брат.

— Да я и сам теперь в этом не уверен. Я не видел Гленна с той самой ночи, как исчезла моя матушка.

— Ваша мать увезла его?

Саймон так долго ничего не отвечал, что она и ответа ждать перестала. Но он все же заговорил:

— В одно прекрасное утро мы с отцом проснулись, а их не было.

Ярдли откинулась назад и уставилась на него во все глаза.

— Как? Даже не попрощавшись?..

— Думаю, отец знал, в чем дело. Но вот я — не знал. Она оставила записку, где сообщала отцу, что всегда любила его, но больше не может терпеть такой скопидомской жизни. Он никогда не показывал мне этой записки, просто сказал, что там написано.

— Почему она взяла вашего брата?

— Вы хотите спросить, почему она взяла его, а не меня? — Саймон пожал плечами. — Не стесняйтесь, спрашивайте. Я все равно не смогу ответить, поскольку и сам никогда не мог этого понять. Отцу она, может, в прощальной записке как-то и объяснила это, но мне он ничего никогда не говорил. Наверное, просто не хотел меня травмировать. Знаете, если бы она написала, что ей все надоело, опостылела нищета и что она уходит, забрав первого, кто подвернулся под руку, папе было бы легче. Но она написала: «Я всегда любила тебя». Вот с чем ему было трудно справиться. Он был достаточно наивен, чтобы поверить ее словам. Черт! Да он до сих пор верит в это! Верит по сей день. Знаете, его никогда не оставляла надежда, что в один прекрасный день они вернутся. Вот что мне труднее всего простить ей. Господи, что она с ним сделала!

Ярдли прочитала в его глазах боль. Сердце ее сжалось при мысли о том, что он до сих пор страдает, и она вдруг поняла, почему Саймон был таким жестким и суровым и так стремился выказать свою непреклонность всем, кто хоть в чем-то был не согласен с ним. Она испытала боль при мысли о маленьком мальчике, который проснулся однажды утром и обнаружил, что его семья, да что там семья, весь его мир рухнул.

— Должно быть, вы очень страдали.

— Да нет, не особенно…

Ярдли приложила ладонь к его груди.

— Возможно, она оставила именно вас, а не брата, потому что, как видно, знала, что вы гораздо сильнее его. Но поймите и ее, ведь она уходила, скорее всего, в сплошную неизвестность, ни работы, ни места, где можно преклонить голову…

Саймон удивленно смотрел на нее, пытаясь понять и чувствуя, что понять ее до конца не способен.

— Как же так? Вы не можете простить мне ненависть к вашему деду, но пытаетесь понять и оправдать женщину, которую и в глаза не видели… И пожалуйста, перестаньте утешать меня. Я вообще не хотел говорить с вами об этом. Сам не пойму, почему заговорил…

Ярдли прижала палец к его губам. Он как-то сразу затих и стал искать ее взгляд, будто надеясь найти там внутреннюю поддержку, от которой только что отказался словесно. Она почувствовала его смятенное состояние, смущение и то, как глубоко он пытается запрятать свою боль.

И вдруг, отбросив все свои обиды и гнев, она увидела человека, способного чувствовать и страдать так же глубоко и сильно, как она сама. Не желая того, он все же не смог скрыть своей боли, и это, как ни странно, сблизило их, поскольку она вдруг увидела, насколько он беззащитен.

Она охватила ладонями его лицо, чувствуя, как он прильнул к ее рукам, будто к целебному источнику, дающему забвение от всех бед и горестей жизни. Тогда, встав на колени и отбросив все рациональные соображения и запреты, она поцеловала его в губы.

Ярдли была так же не готова к настойчивому натиску жарких, твердых губ, овладевших вдруг ее ртом, как и к приливу крепкого хмельного жара, волной прокатившегося в ней. Бесстыдно и забыв всякую осторожность, она отвечала на его поцелуй с не меньшей пылкостью, и ей казалось, что невозможно насладиться досыта этим экзотическим, интригующим вкусом. Саймон был именно так мужествен и властен, как всегда представлялось ей, контакт с ним воспламенял ее чувства. Он поддерживал ее голову под затылок, как будто она могла вырваться. Но нет, она не вырывалась, она гладила его по лицу.

Его поцелуй становился все настойчивее. Он исследовал ее язык, нёбо, осязал и пробовал ее на вкус, и этого волшебного вкуса не мог заглушить легкий привкус виски. А она, захлестнутая наплывом чувств, целиком погрузилась в мир поцелуя, забыв обо всем на свете.

Сползая вниз по песку, он и ее увлек за собою, опрокинув себе на грудь. Пиджак, которым раньше он укрыл ее, свалился, но она этого не почувствовала, ибо тело ее пылало. Лежа на нем, она чувствовала крепость его мышц, напрягшихся и горячих. Его бедра прижались к ее телу, и она почувствовала, как сильно он возбужден, это даже испугало ее, но поцелуй все длился и увлекал ее в какую-то бездну, в которой, однако, она не переставала ощущать все то, что воспаляло ее чувственность.

Ее груди под тонкой тканью платья напряглись, и Саймон, почувствовав это, просунул руку в вырез платья и накрыл ладонью один из прелестных холмиков. Когда его пальцы слегка сжали ее чувствительную кожу, она застонала. Он так умело ласкал ее, будто лепил из глины. Ярдли просто изнемогала от наслаждения, которое пронизывало все ее тело. Она закрыла глаза, растворяясь в восхитительных ощущениях и будто раскрываясь ему навстречу. А он чувствовал себя на верху блаженства.

И вот, все еще лаская ее грудь, Саймон прервал столь долго длившийся поцелуй.

— Ярдли!

Она услышала свое имя, произнесенное шепотом и уплывшее в ночной воздух. Подняв веки, она вгляделась в его темные глаза, и те показались ей слегка остекленевшими, что не удивило ее. Уголки его губ приподнялись, явив на губах некое подобие улыбки, рожденной нежностью, которую нельзя выразить словами. Родинка на его щеке усиливала это выражение. Его взгляд обещал ей немыслимое счастье, но что-то в ней настороженно возражало. Она понимала, что если подчинится ему, это будет самым безрассудным поступком в ее жизни. Однако инстинкт был сильнее. Ярдли всем своим существом хотела еще большей близости с Саймоном Блаем. Она хотела его с тех пор, когда была слишком юной, чтобы выразить это даже себе. Но может ли она теперь доверить себя человеку, который не выказывал ей ничего, кроме презрения? Он сказал ей, что ненавидит всю ее семью; почему же она не верит этому? Возможно, потому что так же упряма и идиотична, как и он.

Она перевела дыхание, не отводя от него глаз, и вдруг поняла, что улыбается в ответ на его нежную улыбку.

Очевидно, он не собирался давать ей много времени на размышление. Прикоснувшись к ее шее, он опустил бретельку, затем обнажил в лунном свете ее грудь.

— Милая, да у тебя, оказывается, под платьем ничего нет? — спросил он, трогая затвердевший сосок. — Для нас это опасно, не правда ли?