Джан Макдэниел - Подарок

Она кое-как стряхнула песок с одежды, затем взяла пиджак и накинула на плечи, ибо опять начинала замерзать. Съежившись и подобрав под себя ноги, Ярдли наконец посмотрела на молчавшего Саймона.

Боже, что он теперь обо мне подумает? Похотливая крольчиха, и та выказывает больше сдержанности.

Хорошо еще, что он уже оделся и теперь был в полной форме, кроме пиджака, конечно. Он сидел напротив, стряхивая с одежды песок, и посмотрел на нее, лишь когда поправлял узел галстука.

Ярдли напряглась под испытующим взглядом Саймона, страшно боясь, что он каким-нибудь холодным критическим замечанием разобьет ее сердце. Она не только осуждала себя за то, что не справилась с плотским желанием, но и страшилась его осуждения, а еще больше терзалась от мысли, что оценка случившегося во многом зависит от него. Ее самолюбие от этого страшно страдало.

— Ты ожидаешь извинений? — спросил он наконец.

— Ты же вообще ничего не говоришь.

— Разве? Ну так скажу. Ты, Ярдли, необыкновенная женщина.

Она посмотрела на него.

— Я и подумать не могла, что это случится.

— Однако ты допустила, чтобы я это сделал.

— Уж не тешит ли это твоего самолюбия?

Он немного придвинулся к ней.

— Самолюбия? Я чувствую себя так, будто попал под поезд, а мне надо как-то выразить, что я при этом испытываю. Да я просто не знаю, на каком я свете, и удивился бы, если бы мы попытались это повторить.

— Держись от меня подальше. Я не могу здраво размышлять, когда ты так близко. В голове все мешается…

— Может, ты слишком много думаешь? Ведь очевидно же, что мы очень подходим друг другу.

Жар прилил к щекам Ярдли.

— Обычно я не прыгаю в постель лишь бы с кем.

Саймон поджал губы.

— Теоретически предполагается, что сам я в этом смысле полная твоя противоположность? Так ты меня понимаешь?

— Ну, я не то хотела сказать…

— Знаешь, тебе, возможно, трудно будет в это поверить, но я весьма разборчив насчет тех, с кем творю любовь.

— А может, ты просто решил отомстить моему деду?

— Проклятье! Да твой дед ничего уже не сможет поделать с тем, что произошло между тобой и мной. К нему, во всяком случае, это не имеет никакого отношения. Возникло нечто новое…

Она фыркнула.

— Что ты хочешь этим сказать? Что это значит?

Его темные глаза сузились.

— Полагаю, это ничего не значит кроме того, что мужчина и женщина, радуясь друг другу, с удовольствием здесь соединились. Или с твоей стороны это еще одна попытка завладеть скульптурной формой?

Она посмотрела на него чуть ли не с ужасом. Ох, как же ей хотелось в этот момент закатить ему пощечину!

— Если это все, что вы можете предположить, мистер Блай, то мне жаль вас. Вы, видно, никогда и никому не доверяете. Но знайте, мало того что вы получили больше, чем полагалось вам по условиям заключенного между нами соглашения, я к тому же не стану удерживать вас от намерения публично унизить мою семью и разорить наш фамильный, с такими трудами созданный бизнес.

— Может, ты хотя бы теперь станешь называть меня по имени?

Она вдруг посмотрела на него страшно огорченно.

— Я, должно быть, совсем свихнулась, вообразив, что для тебя имеет хоть какое-то значение все то, что находится за пределами твоей личной рубашки, столь близко расположенной к твоему телу.

— Почему же ты отдалась мужчине, о котором имеешь столь низкое мнение?

Она несколько растерялась, затем не очень твердо проговорила.

— Ты не поверишь мне.

— Попытаюсь.

— Потому что я знаю, что такое одиночество.

— Разве я когда-нибудь говорил тебе, что одинок?

— Да просто я смотрю на тебя и, как в зеркале, вижу себя. Ты огородился высокими заборами и живешь точно так же, как жила я, с той только разницей, что меня от всего мира огораживали заборами мои близкие.

Он запустил пальцы в свою шевелюру, потом отбросил волосы назад. Глаза его смеялись.

— Но я-то, кажется, через ваши заборы не лазил.

— Да уж, мистер Блай, вы через забор не полезете. Куда вам!..

— А я чуть было не поверил тебе, чуть было не решил, что могу доверить тебе все, что у меня есть.

— Да мне плевать, во что вы там чуть было поверили или чуть было не поверили. Я иду домой.

Сказав это, она решительно встала. К счастью, здание клуба уже опустело, огни в нем погасли, на автостоянке было темно и пусто, там стоял только «ягуар» Саймона. Уже очень поздно. И вдруг ей подумалось, что если бы Саймон действительно хотел устроить скандал, то не таился бы в песчаной яме, а вытащил бы ее оттуда в тот момент, когда все разъезжались по домам. Закутавшись в его пиджак, как в пальто, она вылезла из ямы и направилась к зданию клуба.

— Постой, Ярдли, — окликнул он ее. — Ты что, пешком собралась топать?

— Вам-то что за дело? — резко бросила она, не оглянувшись.

Черт с ним, в самом деле. Кто он такой? Надменный и наглый ублюдок!

Опасаясь, что кто-нибудь может увидеть ее в таком виде, она прошла мимо клубного здания и с облегчением убедилась, что главные ворота не заперты. Вышла за ограду и устремилась в сторону дома. Путь и правда был не близкий, но ею двигали ожесточение и обида. Холод проникал под пиджак, и когда она поднимала отвороты, придерживая их рукой у шеи, то подумала, что неплохо было бы сейчас вернуться и швырнуть этот клятый пиджак ему в лицо. Но нешуточный холод не позволил ей особенно долго прислушиваться к голосу гордости. Ладно, пусть… Потом она отдаст этот пиджак в чистку и найдет способ вернуть его владельцу. Ее высокие каблуки оскальзывались и проваливались на этом чертовом гравийном покрытии автостоянки, так что она в любую секунду могла упасть.

— Вернись, Ярдли! — раздалось в темноте. Она и не подумала обернуться и услышала у себя за спиной сердитое бормотание. На какую-то долю секунды испугалась, что он догонит ее. Ему ведь ничего не стоит схватить ее, он на все способен, она не сомневалась. Но не слыша шагов у себя за спиной, с облегчением перевела дыхание. Там, в темноте, прозвучал лишь один звук — стук автомобильной дверцы.

Достигнув дороги, Ярдли заметила свет автомобильных фар, машина на расстоянии следовала за ней. Конечно же это Саймон, больше некому. Но он и не думал догонять ее и умолять сесть в машину.

Долго сдерживаемое напряжение, злость и досада грозили прорваться потоком слез, но она из последних сил старалась не заплакать. После истории с Грантом, случившейся в свое время в Бостоне, ей следовало получше знать, как вести себя с такими людьми, и больше никогда не уступать грубой мужественности. В свое время она игнорировала то, что могло послужить ей серьезным предостережением, — переменчивость настроений Гранта, его холодный нрав — и, следуя физическому влечению, попала в его постель.