Эдриан Маршалл - Улыбнись, малышка

— Сказал, что я почти красавица, — призналась я. — Мой дорогой кузен мастер делать комплименты, ты же знаешь.

— Нет, — посерьезнев, ответил Лесли. — Раньше знал, малышка, а теперь не знаю. На похоронах вы сцепились друг с другом, а потом весь вечер выясняли отношения. Теперь вы воркуете как голубки, а с твоего вечно мрачного лица не сходит обворожительная улыбка. Что я могу знать о ваших отношениях?

— Мы помогаем друг другу, Лесли. Он мне — с расследованием, я ему — с романом.

— Ты слишком много оправдываешься. И даже не передо мной, а перед самой собой. Ты же всегда была искренней, Кэрол. И никогда ничего не скрывала от своего старого друга. Признайся честно, ты влюблена в Майлса?

Я молча смотрела на Лесли, а он — на меня. Он прекрасно знал, что я отвечаю сразу или не отвечаю вообще. После минутного молчания, он кивнул в ответ своим мыслям и произнес:

— Хорошо. Я тебя понимаю. Не отвечай, если не можешь или не хочешь. Что-то мне подсказывает, что в твоей жизни это первое по-настоящему сильное и взаимное чувство. Может быть, вам обоим стоило бы поговорить об этом, пока все не зашло слишком далеко? Я заподозрил, что подобное может случиться еще тогда, на похоронах. От одного его вида ты начинала шипеть, как капля, упавшая на раскаленную плиту. Да и он тоже. Было в вашей взаимной неприязни что-то неестественное, и мне это сразу бросилось в глаза. Если ты думаешь, что чувства пройдут, борись, а если же нет… В конце концов, вы же не брат и сестра. Ты знаешь, я спокойно отношусь к предрассудкам, но закон, увы, с ними считается. Конечно, все это сложно. И я не вправе давать тебе советы, да и не хочу их давать. Но я хочу, чтобы ты знала: я поддержу любое решение, которое ты примешь.

Все это время я молчала, вперив глаза в бежевый кафель под ногами. Поначалу мне казалось, что Лесли пытается прочитать мне нотацию, но потом я поняла, что ошиблась в своем друге. Он слишком уважал меня, чтобы считать безрассудной, взбалмошной и нуждающейся в советах. Он хотел поддержать меня и показать, что я не одинока, и это ему удалось, хотя, признаюсь, его речь меня смутила. В том, о чем он говорил, я стыдилась признаться даже самой себе.

— Давай лучше о тебе, Лесли, — предложила я после некоторого молчания. — Мне показалось, ты очень трепетно относишься к моей кузине.

— Тебе не показалось, Кэрол, — улыбнулся мне Лесли. — Это действительно так. В начале нашего знакомства я подумал, что она обыкновенная красивая стерва, а потом вдруг понял, что Мэг безмерно уставший человек, который долго боролся и вдруг почувствовал, что сил для борьбы больше не осталось. Она, как и мы с тобой, безмерно одинока. Разница между нами лишь в том, что мы добровольно ступили на этот путь, сами выбрав одиночество. А она не выбирала. Это одиночество выбрало ее. Знаешь, когда я начал заботиться о ней, то вдруг почувствовал себя не таким уж старым, не таким уж циником, не таким уж уставшим от жизни человеком. Я перестал копаться в себе. И даже на мир стал смотреть другими глазами. Стало как-то тепло, уютно и весело. Представляешь, Кэрол, старый холостяк Лесли еще кому-то нужен!

Я засмеялась, а вслед за мной засмеялся и Лесли. Мы оба стояли в том месте, где дорога разветвлялась, и не знали, куда повернуть. Но мы оба были уверены, что никогда не останемся абсолютно одинокими людьми: как бы ни сложилась наша будущая жизнь, у меня всегда останется Лесли, а у Лесли всегда останусь я…

И снова Адамс. Благоухавший яблоками, залитый золотым солнцем осенний Адамс.

На этот раз я оседлала своего двухколесного друга, чтобы увидеться с тетей Сесилией. Я надеялась услышать от нее хоть какие-нибудь фрагменты дедушкиных воспоминаний, которые могли быть связаны с появлением в Адамсе Пола Кодри, тайной любви моей прабабки.

Конечно же я отдавала себе отчет, что эта надежда так же призрачна, как дым моих сигарет. Дедушка Доуэлл был в те годы подростком и вряд ли интересовался проблемами родителей. Но полностью исключать такую возможность я не хотела. Если была хоть какая-то зацепка, я должна за нее ухватиться.

Одной из таких зацепок был прабабкин дневник, над которым я мужественно продолжала корпеть, издеваясь над своими глазами, иногда даже слезившимися от напряжения.

К сожалению, пока мне не удалось найти ничего, что пролило бы свет на появление Пола Кодри в Адамсе. Элайза лелеяла свои воспоминания о возлюбленном, но ничего конкретного о нем не писала. Зато о Родерике Кампе из ее дневника я узнала довольно много любопытных, но, увы, не слишком хорошо характеризовавших прадеда подробностей. Элайза писала о его многочисленных любовницах, которые осмеливались даже появляться в их доме.

«Если бы он хотя бы скрывал эти связи, еще можно было бы вытерпеть. Но он как будто нарочно выставлял их передо мной напоказ. Если бы у меня была подруга или сестра, я не сомневаюсь, он соблазнил бы и ее, причем постарался бы сделать так, чтобы я об этом обязательно узнала. За что он так со мной? Ведь я всегда старалась быть верной и заботливой женой. Иногда мне кажется, что Род мстит мне за прошлое, о котором, к несчастью, знает. Но разве я виновата в том, что в моей жизни была эта любовь? И разве я когда-нибудь словом или делом напомнила ему о ней? Возможно, он подозревает, что мои чувства до сих пор не остыли. Иногда, когда Род пристально смотрит на меня, я читаю в его стальных глазах такую ненависть к моим отвлеченным мыслям, что мне становится страшно. Бог знает, что сделал бы со мной этот человек, подтверди я хоть намеком его подозрения. Он много пьет, но пока, слава богу, держит себя в руках, хотя отчасти это и моя заслуга. Я стараюсь не досаждать ему, когда он возвращается после своих ночных кутежей, пропитанный ароматами духов чужих женщин. А потом эти женщины приходят в мой дом, чтобы показать мне свою пусть и временную, но власть над Родериком. Один лишь человек удерживает меня в этом мире — мой маленький Доуэлл, который, к моему великому счастью, походит на отца только внешне».

Читая эти строки, даже я, совершенно не склонная к сантиментам, готова была разрыдаться.

Какой же несчастной и одинокой женщиной была моя прабабка! Волею случая ее любовь посчитали погибшей, и она вышла за человека, который, как ей казалось, любит ее. Жестокое разочарование! Этот человек сделал все, чтобы превратить ее жизнь в ад.

Уже на подъезде к дому Родерика я начала беспокоиться о том, как встретит меня тетя Сесилия. Зная свою ворчливую тетку, я допускала, что услышу в ответ на свои вопросы ее обыкновенное «много будешь знать, скоро состаришься». Что ж, попытка не пытка, вздохнула я, поставив велосипед рядом с крыльцом, под которым тетка хранила бутыли с домашним сидром. Меня всегда забавляла бережливость, присущая семейству Кампов: даже такое место, как крыльцо, они умудрились использовать в хозяйстве. Раньше под крыльцом вообще ничего не лежало, и, кажется, бабка Агата предложила занять это неразумно пустовавшее пространство.