Эдриан Маршалл - Улыбнись, малышка

По дороге мы с Майлсом еще раз выслушали историю, случившуюся с ней, и снова посмеялись.

— Не сомневаюсь, что вы попадете в газеты, мисс Пейн, — подмигнул старушке Майлс. — Причем на первую полосу. Журналисты любят такие истории.

— Я даже воображаю себе заголовок, — поддержала я Майлса. — «Старушка поймала грабителя», или «Старушку спасли каблуки», или «Старушка на страже закона».

— Перестаньте называть меня старушкой, Кэрол, — обиженно покосилась на меня Дженевра. — Я пока еще не постарела душой. Поверьте мне, это главное.

Мисс Пейн вошла в дом раньше нас, а мы с Майлсом стояли друг против друга и никак не могли подобрать слова для прощания.

— До свидания, малышка Кэрол, — нашелся наконец Майлс. — Я позвоню тебе завтра. Мы съездим в участок, а потом зайдем куда-нибудь и обсудим… свои вопросы. Ты не против?

Я машинально кивнула. Сложно было сказать, против я или за. Я испытывала в тот день, наверное, такие же смешанные чувства, какие когда-то охватывали мою прабабку.

Раньше я никогда не понимала людей, которые говорили, что запутались. Мне казалось, что холодная голова, трезвый рассудок, здравый смысл всегда помогут распутать клубок внутренних противоречий.

О как жестоко я ошибалась!

Детектив Соммерс, выслушав нашу историю, шумно выдохнул и произнес:

— Нет, вы, ребятки, определенно хотите, чтобы меня уволили. Третья по счету экспертиза! Ну куда это годится? Ладно, если нужна третья, сделаем третью. Главное, чтобы результаты подтвердились. А если они подтвердятся, ты, Кэрол, получишь свое наследство, а я — хорошую премию, которой, надеюсь, мне хватит, чтобы построить для проклятых кошек какой-нибудь загончик.

— Твоя жена уже переехала? — удивилась я.

— А куда ей деваться? Вчера явилась с вещами и кошками… Будь я проклят, если еще раз женюсь. Теперь я понимаю вас, ребята. Хотя вы еще молоды, все может измениться…

Все может измениться, но только не для меня, повторяла я про себя, сидя в маленьком ресторанчике, куда пригласил меня Майлс.

Я молча разглядывала меню, хотя у меня не было никакого аппетита. Судя по всему, у Майлса тоже. Он заказал себе вино, а для меня попросил приготовить коктейль: виски с вишневым соком, ягодкой вишни и шоколадной крошкой.

Официант принес заказ, и Майлс предложил выпить за наше плодотворное сотрудничество.

— Не спешишь ли ты, дорогой кузен? — полюбопытствовала я. — Роман-то еще не написан.

— Ничего, сейчас у нас с тобой появится много свободного времени. К тому же меня посетила муза, а в ее компании писать гораздо легче.

Я не решилась спрашивать, что за муза посетила моего дорогого кузена, хотя уже знала, что «разговора по душам» не избежать. Признаюсь честно, я безбожно трусила, еще больше, чем тогда, в библиотеке, когда мы с Майлсом впервые отважились на откровенность.

— Кэрол, — обратился он ко мне, когда мы выпили, — я знаю, что ты предпочтешь отмолчаться, но мне все-таки хочется знать, какие чувства ты ко мне испытываешь.

Я молча теребила в руках салфетку и старалась не глядеть в вопрошавшие глаза Майлса, который напряженно ждал ответа.

— Хорошо, Кэрол, давай поступим по-другому. Мне тоже непросто говорить о том, что случилось. Но я считаю, что молчанием мы ничего не решим. Тот поцелуй между нами… он был не случайным, ведь так?

Я молча кивнула, продолжив заниматься салфеткой.

— И ты думаешь обо мне так же часто, как я о тебе. Так?

Я снова кивнула, разложила салфетку на столе и принялась чертить на ней узоры указательным пальцем.

— Это не страсть, не увлечение, и мы оба знаем, что чувство, которое испытываем, не скоро пройдет. Не так ли?

Я опять кивнула и подумала, что, если так продолжится и дальше, у меня отвалится голова, а салфетка прирастет к деревянным пальцам.

— А может, не пройдет вообще?

— Может быть, — наконец ответила я и, отложив в сторону салфетку, посмотрела на Майлса. — Может быть, оно не пройдет никогда. Но что толку, Майлс? Зачем говорить об этом, когда мы ничего не можем сделать? Да, ты первый человек, первый мужчина, ради которого я готова поступиться своей свободой, которая на самом деле оказалась одиночеством. Да, именно ты помог мне это понять. Да, я не знаю, как буду чувствовать себя, когда ты уедешь из Рочестера. Но что с этим делать? Если бы мы не были родственниками, все было бы иначе. Но мы родственники, Майлс. Родственники! И это нельзя изменить.

— Малышка, мы не брат и сестра. Мы кузен и кузина.

— Это почти одно и то же.

— Это одно и то же здесь, в Америке. В Европе такие браки нормальное явление.

— Предлагаешь поехать в Европу? — усмехнулась я. — Бросить все и начать жизнь с нуля? Майлс, мы уже давным-давно не дети. А молодыми людьми нас может назвать разве что Мэтью, которому уже пошел пятый десяток.

— Послушай, Кэрол, наша прабабка готова была бросить все и уехать куда угодно с человеком, которого любила.

— Но он не был ее братом, — возразила я.

— Двоюродным братом, — поправил меня Майлс. — Знаешь, Кэрол, если бы кто-нибудь мне сказал, что я буду уговаривать женщину уехать со мной и выйти за меня замуж, я бы не поверил…

— Ну так и не уговаривай.

— Не могу. Я люблю тебя, в этом вся штука. И ты любишь меня, хотя твой маленький язычок боится вымолвить это слово. И самое ужасное, тебе страшно не потому, что ты боишься любви, а потому, что твоя голова оказалась нашпигованной стереотипами, которые ты не можешь из нее вытащить.

— Неправда! — горячо возразила я. — Я никогда не мыслила стереотипами. Если бы так было, я бы давно уже выскочила замуж и нарожала кучу детишек. Потому что так должны, по мнению большинства, делать все женщины.

— Вот здесь ты проявила свою уникальность, — горько усмехнулся Майлс. — Да, здесь ты отличилась. А когда к тебе пришла Любовь и спросила у тебя: «Ну что, малышка Кэрол? Готова ты ради меня поступиться общественным мнением?» — что ты ей ответила? «Нет, я не могу. Так не принято, госпожа Любовь». Не думал, что ты такая трусиха, Кэрол.

— Я тебя разочаровала?

— Ты никогда меня не разочаруешь. Но ты сделала мне больно.

— Прости, — пробормотала я, с трудом сдерживая слезы. — Мне ведь тоже больно. Ты даже не представляешь себе, как сильно мне больно. И все же есть вещи, которыми я не могу поступиться. Это то же самое, что пытаться сделать из христианина язычника и заставлять его приносить человеческие жертвы кровавым богам.

— Нет, не то же самое. Приносить человеческие жертвы — значит доставлять кому-то боль, отнимать у кого-то жизнь. А мы с тобой ничего и ни у кого не отнимаем. Мы хотим жить своей жизнью, и это наше святое право.

— Майлс!

— Кэрол?

— Не мучай меня, Майлс, — почти простонала я, и он понял, что дальнейшие попытки переубедить меня лишены какого бы то ни было смысла.