Диана Гамильтон - Надеюсь и жду

Клодия в растерянности смотрела на его удалявшуюся спину.

— Значит, в конце концов, ты все-таки сумел выбиться в люди?

Она поняла, что произносит это вслух, только когда он уже в дверях библиотеки обернулся и посмотрел на нее холодными серыми глазами, а его чувственный, резко очерченный рот сложился в презрительную улыбку.

— По-видимому, дело обстоит именно так.

Она вызывающе вскинула голову и так же холодно ответила на его взгляд. Неужели после всего, что он ей сделал, он еще ждет, чтобы она устыдилась своих манер?! Неужели всерьез рассчитывает на извинения? С каким удовольствием она попросит его покинуть этот дом.

Но он успел войти в библиотеку — словно дом уже принадлежал ему, — и Клодия вдохнула побольше воздуха, расправила плечи и последовала за ним.

Почти по пятам за ней вошла Эми с подносом, на котором дружно позвякивали кофейные чашки из тонкого китайского фарфора. Клодия посторонилась, чтобы дать ей дорогу, и недовольно сморщилась, когда старушка, опуская поднос на длинный полированный стол, расплылась в улыбке и проговорила с радостным удивлением:

— Ну, прямо как в романе, молодой Адам? Кто бы мог подумать…

— Спасибо, Эми, — сдержанно остановила ее Клодия.

В свое время домоправительница питала слабость к молодому Адаму Уэстону и щедро наделяла его кухонными припасами, а старый фургон, в котором он обитал, был переполнен всяческими земными благами. Адам обладал весьма полезной способностью очаровывать каждого, кто мог сделать ему добро!

Клодия принялась с подчеркнутой невозмутимостью разливать кофе: налила в обе чашки черный, без сливок и без сахара — она любила именно так, а он может делать со своей чашкой, что ему угодно.

— Не разжечь ли огонь? — предложила Эми. — Вам не кажется, что как-то зябко?

Она уже заспешила к высокому каменному старинному очагу, но Адам остановил ее своей улыбкой, которая способна была запросто остановить поезд, несущийся на всех парах.

— Нам и так хорошо, Эми, даю слово. Кроме того, после кофе мы с миссис Фавел отправимся пообедать в какую-нибудь тихую закусочную, но все равно, спасибо за заботу.

А этот человек приобрел весьма властные манеры, язвительно подумала Клодия, когда Эми исчезла из виду. Но ее ничто не заставит пойти вместе с ним обедать! Когда дверь за Эми закрылась, Клодия твердо произнесла:

— Простите, что отняла у вас время, но я окончательно решила не иметь никаких дел с вашей компанией.

— Очень хочется пострадать от собственной глупости? — Легкая снисходительная усмешка, с которой он взглянул на нее, поднося к губам свою чашку, была откровенно оскорбительной. Клодия почувствовала, как все ее тело подобралось, каждый мускул затвердел от напряжения. По прошествии шести лет, она искренне верила, что смирилась с жестоким предательством Адама. Если бы кто-нибудь сказал ей, что встреча с ним подействует на нее таким образом — словно до сих пор в его власти причинить ей боль, словно один лишь взгляд, дымчато-серых глаз, способен лишить ее сил, — она хохотала бы до колик.

Он допил кофе, по-прежнему не спуская с нее глаз.

— Для меня это тоже было потрясением, Клодия. Меньше всего я ожидал встретить этим утром тебя. — Адам поставил чашку на блюдце и предложил: — Так почему бы нам не перевести дыхание, не вспомнить о деле и не начать сначала. — Он сделал приглашающий жест: — Может быть, ты все-таки присядешь?

Она оставила без внимания его бесцеремонное поведение, только чуть-чуть сдвинула брови, взяла свою чашку и отошла с ней в глубокую оконную нишу — только потому, что колени у нее, и в самом деле, слегка дрожали. Только поэтому. Усевшись на стеганую подушку, она вопросительно приподняла бровь.

— А кого же ты ожидал увидеть? Неужели ты забыл, кому принадлежит «Фартингс-холл»?

— Шесть лет назад, хозяином здесь был Гай Салливан, твой отец. Я не вспоминал о «Фартингс-холле» до тех пор, пока мое внимание не привлекло объявление о продаже. Фамилия Фавел ничего мне не сказала. Твой отец… — Тут в нем промелькнула некоторая неуверенность, словно он только впервые понял — перемена владельца могла означать, что Гая Салливана уже нет в живых. — Твой отец всегда относился ко мне справедливо, — договорил он спокойно.

Свинья! В тот день он укатил на своем дребезжащем мопеде задолго до возвращения отца и даже представить себе не может, что сказал и сделал бы Гай Салливан, если бы Элен исполнила свою угрозу и рассказала ему о случившемся в его отсутствие.

Сейчас он получил то, что заслужил. Ему, должно быть, доставило удовольствие сообщить ей, что он ни разу о ней не вспомнил за эти долгие шесть лет! Но, тем не менее, в одном Клодия сочла возможным его утешить.

— Папа на целый день уехал в гости к своему старому другу.

Она действительно заметила, как с его лица сбежало напряжение, и с удивлением поняла, что он, и в самом деле, испытал облегчение.

— Но теперь здесь хозяйка ты?

Он присел на край стола, скрестил на груди руки и прищурился, словно собрался тщательно взвешивать каждое ее слово.

— Да.

Все прочее его не касалось.

— И единственная?

Клодия утвердительно наклонила голову, и он процедил медленно, как будто данная перспектива не слишком его привлекала:

— Значит, придется иметь дело с тобой. Осматривать хозяйство пока что нет надобности — все, что требуется, я хорошо помню.

Услышав это грубовато-небрежное замечание, Клодия заставила себя сохранять внешнее спокойствие. Может быть, ее он и мог стереть из своей памяти без особого труда, но, живя здесь, он досконально изучил каждый дюйм «Фартингс-холла» и, уж конечно, не забыл то, чем когда-то решил завладеть. Они вместе обошли все уголки поместья — французский парк, загоны, поля и прелестную нетронутую долину, спускавшуюся к морю, бродили по утоптанной тропинке, которая вилась вдоль ручья с кристально чистой водой, рука об руку, счастливые, исполненные блаженства… Так, по крайней мере, казалось ей.

И он, несомненно, хорошо ориентировался внутри дома, так как сумел беспрепятственно проникнуть в спальню Элен, едва только представился удобный случай. Где располагалась спальня Клодии, он не счел нужным разузнать. Они отдавались страсти и на шелковистой траве залитой лунным светом поляны, и на мягком песке, устилавшем морской берег в бухте, даже в фургоне на его узкой койке, но ни разу здесь, в доме. Должно быть, он слишком уважал Элен и испытывал благоговейный трепет перед ее волнующей красотой, чтобы надеяться, что у него есть шанс обольстить ее в открытом поле или в старом, обветшалом фургоне. И решил, что на успех можно, скорее всего, рассчитывать в ее уютных апартаментах, на роскошных шелковых простынях.