Кэй Мортинсен - Подари мне горы!

Назидательный тон Бардалфа не понравился ей, и она бросила ему довольно резко:

— Надеюсь, поведение твоего сына не окажет нежелательного воздействия на Энди?

— Об этом не беспокойся.

Из буфетной вернулся сын Дженнифер, и Бардалф опять молча занялся кастрюлей с овощами. Но его мысли роились вовсе не вокруг кастрюли, а в ярдах трех от нее — вокруг Дженнифер. Если я подойду сейчас к ней, неожиданно подумал он, и поцелую в эти пухлые, влажные губы, подрагивающие, как лепестки розы после утренней росы, тогда она, быть может, чуточку раскроется. И они с сыном, может быть, начнут жить по-настоящему.

Он хотел не только поцеловать, но и обнять ее, как следует встряхнуть и помять; хотел нашептать ей миллион грубых, нежно-развратных слов, чтобы она расслабилась, забылась и стала повторять его имя, стала просить его…

Сумасшествие. Соблазн недостижимого. Или, возможно, он срочно нуждается в вентиле для сброса полового давления? Если так, то ему нужна совершенно раскрепощенная женщина, женщина-гедонистка, гетера, а не закрепощенная, эмоционально порабощенная Дженнифер, которая может потребовать и обручальное кольцо на палец, если он только вздумает прикоснуться к ее руке.

Когда все они сели за стол, Энди вновь начал забрасывать Бардалфа вопросами, а он снова изо всех сил стал стараться не ударить перед ним (а точнее, перед ней) лицом в грязь. Впрочем, всех сил прилагать для этого и не требовалось. Ответы скользили легко, непринужденно, совсем как по маслу. Сидевший перед ним подросток имел характер настолько покладистый, что из него можно было вить веревки. Бардалфу просто не терпелось вывести Энди из дремучих зарослей чертополоха на правильную дорогу жизни. Он люто негодовал, когда жизнь вероломно и несправедливо сокрушала какого-нибудь ребенка и этот ребенок начинал необоснованно чувствовать себя униженным и оскорбленным по отношению ко всем другим представителям общества, в котором он родился и жил.

Совсем уйдя в себя, Бардалф вновь наполнил вином оба бокала. Он не привык ходить перед другими людьми на цыпочках. Одним из его неписаных правил было высказывать свое мнение прямо, в лоб.

— Как получился пудинг? — прервал круговерть его мыслей голос Дженнифер.

Взглянув на свою тарелку, наполненную всякими нетронутыми яствами, Бардалф понял, насколько далеко от приготовленной трапезы витали его мысли.

— Великолепный! — ответил он и откусил от ломтя пирога с малиной. — А твой хлеб — вообще объеденье.

— Рада, что тебе понравилось.

— Ну, а теперь мне пора, — сказан он и положил на стол салфетку. — Извини… Хочу просто прогуляться.

Переобувшись в походные сапоги, Бардалф закинул за спину небольшой рюкзак и направился к выходу. Нет, они с Дженнифер никогда не смогут жить в одном доме, стучало у него в голове. У них разные среды обитания. Так или иначе он должен расстаться с ней. Прежде чем совершит нечто, о чем будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

И вообще: зачем он приехал в Монтроз? Возможно, это просто его очередная ошибка в жизни.

Распахнув наружную дверь, Бардалф ступил на порог и через минуту уже бодро шагал в направлении к плато Анкомпагре.

Прошло всего три часа с того момента, как он покинул «Монтрозский угол», а его мысли, все мироощущение уже резко изменились, и его сердце пело песню радости. Он вновь, как в годы отрочества и ранней юности, был наедине с первозданной и вечно живой природой!

Над Анкомпагре только что отбушевала гроза. Когда она налетела, Бардалф уже успел подняться на плато и укрыться в знакомой выемке под скалой. Ветер и ливень вырвались из-за горных вершин гигантским вертящимся волчком и внезапно обрушились на сухую каменистую почву. Под рокот грома над долинами, ущельями и затерявшимися среди лесов одинокими домиками обильно расплескивалась драгоценная влага, все видимое пространство яростно опутывалось взъерошенными космами молний…

Когда гроза закончилась, Бардалф взобрался до половины пика Анкомпагре и оттуда залюбовался распахнутым, вымытым простором неба, живописными долинами и зелеными холмами земли, и вдруг при виде этой неумирающей красоты его охватила необыкновенная радость, и он почувствовал себя бесконечно счастливым от осознания своей живой, хотя и краткой принадлежности к этому вечному миру.

Бардалф закрыл глаза, и почти в тот же миг неожиданная мысль пронзила его мозг: Монтроз и прилегающие к нему окрестности могли бы стать местом, где ему, возможно, следовало бы обосноваться, пустить корни. Видения будущего тотчас стали приближаться, обступать его со всех сторон убаюкивающей, призрачной дымкой, и через минуту он уже четко представлял себе, как выращивает вокруг собственного дома лекарственные травы, а в специальной пристройке разводит кур и поросят. Но все это вскоре исчезло так же внезапно, как и появилось. Бардалф вскочил и начал стремительный спуск в долину, решив заглянуть в отель «Уилсон-Мэйс» и что-нибудь выпить для бодрости в баре.

Я смог бы здесь прижиться и жить, как молитву, твердил он про себя прицепившуюся к нему фразу, все ниже и ниже спускаясь с пика Анкомпагре. Но я ни в коем случае не допущу, чтобы мой новый образ жизни превратил меня в полусонного обывателя, не интересующегося ничем, кроме своих исцеляющих травинок и вечно хрюкающих поросят.

Пиво в баре оказалось великолепным. Пожалуй, великолепнее, чем женщины. Они узнали его и замахали подкрашенными ресницами в надежде, что и он узнает их и вместе они вспомнят, как робко обнимались и целовались, когда были подростками. Он кивнул им и поднял стакан в знак приветствия. Но не подсел. Предпочел одиночество.

Когда этот волк-одиночка вышел из отеля и продолжил путь к «Монтрозскому углу», на его губах блуждала легкая усмешка. Он не подсел в баре даже к грудастым дочерям хозяина отеля, хотя они и выказывали ему всяческие знаки внимания. Бардалф просто-напросто ничего не чувствовал к ним — ни физического желания, ни любопытства, ни даже обычного интереса.

Зато, отойдя уже на порядочное расстояние от отеля, он стал невольно думать о Дженнифер. О ее спокойной красоте. О глазах небесно-голубого цвета. О пухлых, мягких губах, которые он хотел поцеловать. О ее теле соблазнительной сирены и… о ее ангельской невинности.

Дженнифер была одинокой женщиной. И неповторимой. Загадочно-страстной. Но не ищущей, а ждущей своего рыцаря, который помог бы ей, как набухшему бутону, раскрыться перед миром во всем своем обаянии и красоте.

Бардалф хотел стать этим рыцарем. Хотя он и понимал, что не мог дать ей того, о чем она мечтала. А мечтала эта уникальная женщина о том же, о чем мечтает большинство обыкновенных представительниц ее пола: о семье и хорошей работе, мечтала родить и воспитать еще двух-трех детей и… научиться управлять машиной.