Эмили Роуз - Не изменяй любви

Лесли чуть приоткрыла глаза.

— Даниэль… — Наконец ей удалось заставить губы повиноваться. — Что с ним?

Склонившееся над ней лицо было как в тумане.

— Даниэль? — осторожно переспросил уже знакомый женский голос. — Кого из них так звали?

О Боже! Опять тот же голос! Голос ветеринара из прошлого, полный боли, сочувствия и… фальшивого обещания. И тут ее словно пронзило: задохнувшись от ужаса, Лесли осознала — женщина сказала в прошедшем времени: «звали»… Лицо начало стремительно удаляться, поглощаемое слепящей тьмой.

Нет! Нет! Нет! — силилась протестовать Лесли, стараясь удержать в поле зрения ускользающее лицо. Как эта женщина могла не знать, кто из них Даниэль! Ведь братья не похожи друг на друга, как день и ночь!

— Даниэль… — одними губами произнесла она. В памяти возникло его улыбающееся лицо. Лучистые карие глаза искрились смехом.

— Даниэль, — сказала она громче, — так ей во всяком случае, показалось. — Даниэль — это тот, который всегда улыбается.

В своем сердце она хранила каждую его улыбку. Так хранят злотые яблоки лета в преддверии приближающейся зимы. У нее было мало времени, Даниэль — археолог по специальности — редко наведывался в родительский дом. Впервые она увидела его месяц назад: узнав о помолвке Симона, он приехал, чтобы поздравить и познакомиться со своей будущей невесткой. Месяц, наполненный его улыбками, каждая из которых, казалось, знаменовала собой новую стадию их отношений. И отношениям этим суждено было так неожиданно и в то же время так неотвратимо завершиться тем, что произошло сегодня вечером.

Сначала это были обычные вежливые улыбки, адресованные невесте брата.

Их сменили чуть смущенные улыбки взаимопонимания, которые появлялись на их лицах после неуместной шутки или напыщенной речи Симона.

Затем — сочувственные улыбки, когда Даниэль помогал ей разбирать документы, чтобы она успела вовремя выполнить очередное непосильное задание Симона. Улыбки, полные благодарности: он наблюдал, как она учит Миранду — их с Симоном младшую сестру-подростка — укладывать волосы.

Загадочные, непроницаемые улыбки, когда в сумерках они встречались на аллеях парка во время вечерних пробежек.

Затем наступила пора застенчивых, притворно-спокойных улыбок, когда их пальцы случайно соприкасались за обеденным столом или когда в полумраке они сидели рядом у телевизора и по их коже ползли мурашки от сознания близости друг к другу.

И — последние несколько дней — улыбки, наполненные подавленными, невысказанными чувствами и желаниями; проходя мимо ее спальни, он говорил ей «спокойной ночи» и старательно отводил глаза, чтобы не видеть ее угадывающегося под тонкой ночной рубашкой тела. А сегодня вечером улыбки иссякли, сменившись безумной, яростной, всесокрушающей бурей прорвавшейся страсти…

— Даниэль! — из последних сил закричала она, почувствовав, как машина «скорой помощи» тронулась с места. Но теперь она знала, что он ее не слышит. Она потеряла и его, и его улыбки. Потеряла навсегда…

По вечерам, когда освещение было приглушено и все вокруг не сверкало такой ослепительной белизной и холодным металлическим блеском, как это бывало при свете дня, в больнице становилось уютнее. Кроме того, ночью остроту восприятия притупляли усталость и многочисленные инъекции успокоительных лекарств.

Лесли в больничном халате сидела на краю кровати и, зажав в руке забытую расческу, бессмысленно таращилась на свои туфли. Она не видела их два дня, пока лежала укутанная и забинтованная в ожидании уколов, которые ей делали каждые четыре часа. Нельзя сказать, чтобы она очень страдала от физической боли.

— Вам чертовски повезло, — заявил ей доктор Флетчер таким тоном, будто она каким-то ловким образом избежала справедливо полагающихся ей увечий.

У нее было несколько неглубоких ссадин и порезов на лице и руках, множество синяков, которые теперь, побледнев, выглядели как татуировка, и легкое сотрясение мозга, которое, несмотря на устрашающее название, проявлялось всего лишь в виде не очень сильной головной боли.

Нет, инъекции ей были необходимы, чтобы побороть другую боль, саднящую, непереносимую, которая терзала ей душу, как свора злобных, взбесившихся от голода волков.

Доктор Флетчер, друг семьи, лечивший и Симона, и Даниэля, и немного позже неожиданно появившуюся, но горячо всеми любимую Миранду, срывающимся голосом рассказал Лесли о том, что случилось еще в тот вечер, когда ее привезли сюда.

Симон погиб.

Безумная гонка под проливным дождем завершилась трагедией. Его машина, потеряв управление, свалилась в пропасть, упала на камни далеко внизу. Смерть наступила мгновенно.

Лесли попыталась представить себе Симона мертвым и не смогла. Симон, всегда казавшийся таким непобедимым, в котором клокотала звериная, первобытная сила и энергия, мертв? Нет, это невозможно!

Но доктор ничего не сказал о Даниэле, и Лесли ухватилась за эту последнюю соломинку надежды.

— А… — начала она, задохнулась и с трудом проглотила вставший в горле комок. — А что с Даниэлем?

На лице доктора Флетчера появилось такое выражение, будто он считал, что Лесли не имеет права задавать подобные вопросы. Однако, помолчав, он все же ответил. У Даниэля было внутричерепное кровоизлияние, он находился в реанимации, двумя этажами ниже. Он был без сознания, в коме и мог прийти в себя через несколько минут, а мог и умереть, не приходя в сознание. В результате ударов и ранений осколками стекла у него сильно пострадали глаза. Насколько — пока было неясно. Главное сейчас — вывести его из комы.

— Нет, вам туда нельзя. — Глядя на его плотно сжатые губы и непроницаемый взгляд, Лесли подумала, что доктор Флетчер, наверное, испытывает мрачное удовольствие, запрещая ей увидеться с Даниэлем.

Он явно считал ее виновной в случившемся, Лесли это чувствовала. Он не спросил, почему она находилась в машине Даниэля, куда они ехали и почему Симон так отчаянно пытался их догнать. Но воздух в комнате, казалось, был насыщен его невысказанными подозрениями.

Доктор ушел, а Лесли, не в силах уснуть, несмотря на снотворное, вновь и вновь возвращалась к тому, что произошло на мокром шоссе. Трясущимися пальцами она прикоснулась к порезам на лбу, к болезненному вздутию возле левого виска. Чувствует ли сейчас боль Даниэль? Снится ли ему что-нибудь? Знает ли он о разыгравшейся трагедии? О Симоне? Винит ли в случившемся ее, как винит ее в этом доктор Флетчер? И как винит себя она сама.

Это было самое ужасное — понимать, что во всем виновата только она.

— Хорошие новости. — Сидя к ней спиной, доктор Флетчер что-то записывал в историю болезни. Лесли даже не заметила, когда он вошел. — Даниэль очнулся. Он все еще в реанимации, но уже пришел в себя.