Ли Уилкинсон - Не отпущу!..

Крупные черты, суровое лицо. Но обычно иронически прищуренные глаза закрыты, а решительные губы расслабились. Это, да еще слегка взъерошенные волосы и длинные ресницы делали его лицо… почти беззащитным.

Элизабет вдруг задохнулась от острой жалости, и любви, и тоски по тому, что могло бы быть. Словно что-то почувствовав, он открыл глаза.

Она улыбнулась ему. Ее взгляд был полон тепла и нежности, и на мгновенье в его глазах появилось выражение, которое она хотела бы видеть в них всегда, но уже в следующую минуту взгляд затуманился, как будто Куинн вспомнил что-то такое, о чем предпочел бы не вспоминать.

Она вздрогнула и вернулась к реальности.

— Чем собираешься заниматься сегодня? — спросила она ровным голосом.

Он приподнялся на локте:

— Надо еще разобраться в сейфе Генри, посмотреть кое-какие тетради, так что после завтрака думаю вернуться в Солтмарш.

— Один?

— Можешь не ехать, если тебе не хочется.

— Я хочу поехать.

— Хорошо. — Неясно было, доволен он или нет.

Она не смогла удержаться от мучившего ее вопроса:

— Ты решил, что делать с домом?

— В каком смысле?

— Ты говорил, что подумаешь, не продать ли его.

— А ты не хочешь, чтобы я его продал?

— Генри был бы против.

— Боишься, что меня будет мучить совесть?

Она чуть было не сказала «нет», но передумала и произнесла:

— Да.

Отвернувшись, он спросил:

— Решила делать все по-честному?

— В какой-то степени.

Лицо у Куинна посветлело, в уголках глаз побежали лучики смеха.

— Тогда скажи мне вот что: ты действительно не любишь есть в постели?

— Смотря по обстоятельствам.

— Каким?

— Одна я или нет. А ты? Чего не любишь ты?

— У меня есть другое предложение.

— А именно?

— Показать?

— Ну давай. — Она слегка покраснела. — Если у нас есть еще время…

Он на минуту задумался.

— Вообще-то я не люблю делать это наспех, но с твоей помощью…

Потом они вместе долго стояли под душем. Потом одевались.

Расчесав волосы и уложив их в привычный пучок, она повесила на шею серебряный медальон, подарок Генри. Куинн холодно следил за ней. Все еще ревнует. Вздохнув, она пошла готовить яичницу и кофе.

Они сидели за столом и завтракали. Она наблюдала, как он мажет маслом ломтик тоста, и с грустью думала, что даже теперь, когда они вместе, еще живы сомнения и недоверие и нет той близости, о которой она мечтала…

Поймав ее взгляд, Куинн спросил:

— Опять жалеешь о чем-то?

— Нет. — Он не поверил, и она твердо добавила: — По крайней мере это не то, что ты имел в виду.

— А что?

— Я думала о том, что мы могли бы иметь, если… если бы все было иначе.

— Ты хочешь сказать, если бы ты собралась наконец с духом и рассказала мне правду о серьгах?

— Я сказала правду, ты в нее не поверил.

— Поверю, как только ее услышу.

Она кусала губу, пока не почувствовала вкус крови. Похоже, ей не переубедить его.

— Я предпочла бы больше не касаться этой темы.

— Почему, если ты действительно чистый ангел?

— Какой смысл? Ты все равно не веришь…

— Но если ты не получила их от Генри, почему тебе так не хочется рассказать мне, откуда они у тебя?

Она вскочила на ноги.

— А почему я должна рассказывать тебе это? Я хочу, чтобы ты мне верил.

— Если б я только мог…

Гремя вилками и ножами, Элизабет собрала часть посуды и отправилась на кухню.

Забрав остальное, он пошел за ней.

Швырнув посуду в раковину, она пустила горячую воду, добавила пены и взялась за мытье.

Вместо того чтоб уйти, он взял полотенце и начал тщательно вытирать тарелки.

— Совершенно непонятно, — снова не выдержала она, — почему ты так уверен, что эти серьги от Генри.

— У меня есть веская причина.

— Так назови ее.

Он покачал головой.

— Сперва хочу услышать твою версию.

У нее на лице появилось упрямое выражение, и он резко проговорил:

— Пора кончать игры, Джо. Я хочу знать, как они к тебе попали. Сейчас же.

Она долго молчала, механически вытаскивая из мойки вымытую посуду. И наконец сдалась:

— Хорошо, я тебе скажу. Моя настоящая мать оставила их мне…

— Твоя настоящая мать?

— Это долго рассказывать.

— Нам некуда торопиться.

Она вытерла руки, вернулась в гостиную и села на банкетку. Куинн, привалившись плечом к камину, ждал.

Она собралась с мыслями и начала:

— Я не знала, что меня удочерили, пока мои родители, или те люди, которых я считала родителями, не погибли. Тогда я узнала, что моя настоящая мать умерла от какой-то инфекции, когда мне было всего несколько дней. Меня удочерила тетя, ее старшая сестра.

— А куда делся твой настоящий отец?

— Понятия не имею. Я поняла, что мать была не замужем, а когда она умерла, никто не заявил о себе. Когда она заболела, тетя с дядей согласились заботиться обо мне, если с ней что-нибудь случится.

— Ну а серьги?

— Она оставила их с условием, что я получу их в подарок на свой двадцать первый день рождения, вместе с письмом, в котором она писала, что это самое ценное, что у нее есть…

— Ты говорила, что у тебя их не было, когда я впервые с тобой познакомился, — резко возразил Куинн.

— Их и не было. Я даже не знала тогда об их существовании.

— Продолжай, — приказал он.

— Они были на хранении у адвокатов моей тети, а когда те попытались связаться со мной, тетя с дядей уже умерли и на квартире никого не оказалось. А потом… Уже после того, как я ушла от тебя… Я искала объявления о работе и обратила внимание на одно. Оно звучало примерно так: «Если мисс Джозиан Элизабет Меррилл свяжется с адвокатской конторой „Фиркин и Джонс“, она сможет узнать нечто, представляющее для нее интерес». Вначале я боялась откликнуться… — Куинн сжал губы, и она поспешно добавила: — Незадолго до этого я улизнула от твоего детектива и боялась попасть в ловушку. Но как раз тогда мне безумно не хватало денег, и я решила рискнуть…

— И была разочарована.

Она покачала головой:

— Нет, нисколько.

— Но серьги наверняка очень дорогие, — резко заметил он. — Если ты была в таком отчаянном положении, почему не продала их?

— Как я могла продать подарок матери? — Она холодно взглянула на него.

— Несмотря на то, что ты ее вообще не знала?

— Может быть, как раз поэтому.

Это было нечто осязаемое, пришедшее из прошлого, бесценный дар, который надо было беречь и любить. Когда она прочла письмо, ей стало грустно, но каким-то непонятным образом она ощутила близость той незнакомой женщины, которая родила ее.

— Тетя и дядя вроде собирались сказать мне, что я их приемная дочь, когда мне исполнится двадцать один год, но судьба вмешалась, и я узнала об этом из хранившихся у них документов. Меня это, конечно, огорчило. Не у кого больше было спросить, какой была моя настоящая мать, как она выглядела, похожа ли я на нее хоть немного… — Элизабет вздохнула. — Но было уже поздно. Осталось только короткое, дрожащим почерком написанное письмо и эти серьги.