Катарина Арлей - Ловушка для любви

— И какой вид «несчастного случая», по твоему мнению, может рассеять их сомнения?

— Ах, не знаю. Это зависит от того, какая возможность предоставится.

— С удовлетворением могу констатировать, что твои планы являются лишь вымыслом.

— Не думай так, Фрэнк. Я ненавижу людей, которые разглагольствуют лишь из чувства противоречия. Я знаю, что говорю, и всегда пытаюсь найти самое оптимальное решение.

— Например, убийство!

— Мелфи может завтра умереть от пищевого отравления, падения с лошади, погибнуть при автомобильной аварии. И нам не останется ничего другого, как определить время этого возможного события.

— С одним-единственным нюансом. Возможно, что однажды она умрет в своей постели от старческой слабости.

— Мы все смертны, мой дорогой, все! Поэтому о преступлении здесь и не может идти речи. Естественно, если кто-то пытается нарушить действующий закон, то он должен нести за это ответственность. Он хочет обмануть судьбу и взять бразды правления в свои руки. Но здесь мы только определяем дату. Последуем социологическому закону: меньшинство приносится в жертву на благо большинству.

— Да о чем ты говоришь?

— Когда мы уничтожаем одну человеческую жизнь, то даем возможность двум остальным стать счастливыми. Это и есть социологический закон. На нашем уровне это убийство, на национальном это называется политикой.

Несмотря на всю серьезность разговора, Фрэнк рассмеялся. Тесс это привело в бешенство.

— Почему ты смеешься надо мной?

— Я не смеюсь над тобой, просто о каждом моральном понятии ты высказываешься столь дерзко, что кажется, будто ты действительно веришь в это.

— Просто я выступаю против царящих предрассудков, и ты знаешь это. Мы оба могли бы быть так счастливы вместе, если бы своей судьбой распоряжались сами. Не надо страдать... и все-таки смерть неизбежна. Если мы вместо Мелфи возьмем на себя ответственность за принятие решения, то можно выбрать средство, может быть, и не очень приятное, но, во всяком случае, безболезненное. В известной степени я расположена к ней, и мне бы не хотелось ни видеть ее несчастной, ни причинять ей страдания. Мы и сами не знаем, каков будет наш конец. Может быть, от болезни на пороге старости в какой-нибудь клинике...

При этих словах выражение лица ее омрачилось.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты умер раньше меня, Фрэнк, нет, ни в коем случае! Должно быть, это страшно — потерять мужа, которого любишь.

— Может, ты прекратишь рассуждать об очередности наших смертей?

— Ты прав, любимый, я хочу жить с тобой, мы должны быть всегда молодыми, а будущее сулит столько дней и ночей, что мы можем расточать их, не считая...

— И я хочу быть с тобой.

— Навсегда?

— Навсегда!

— Итак, что же нам делать, Фрэнк?

— Замолчи! Лучше иди сюда и поцелуй меня!

Медленно, не спуская с него глаз, она поднялась и скользнула к нему в руки. Глубокая тишина воцарилась в салоне, и лишь издалека доносился рев волн, разбивающихся о сходни.

«...Мне бы не хотелось, чтобы ты умер раньше меня, Фрэнк, нет, ни в коем случае! Должно быть, это страшно — потерять мужа, которого любишь».

«Может, ты прекратишь рассуждать об очередности наших смертей?»

«Ты прав, любимый, я хочу жить с тобой, мы должны быть всегда молодыми, а будущее сулит столько дней и ночей, что мы можем расточать их, не считая...»

«И я хочу быть с тобой».

«Навсегда?»

«Навсегда!»

«Итак, что же нам делать, Фрэнк?»

«Замолчи! Лучше иди сюда и поцелуй меня!»

Мелфи выключила магнитофон. Она уже в третий раз прокручивала его.

На смену первоначальной растерянности пришел панический страх. Сейчас она пыталась обдумать все спокойно. Прикурила новую сигарету. Пепельница на столе уже была полна выкуренными до половины сигаретами. В широко распахнутое большое окно она видела Фрэнка в гоночной лодке, он усаживал Тесс позади себя.

Совершенно уничтоженная, она из-за своего собственного любопытства превратилась в жертву. А ведь ей казалась особенно удачной мысль перед приездом Тесс вмонтировать этот микрофон. Ей хотелось знать, о чем говорят любовники, когда полагают, что они наедине. Она знала, что в тот день, когда Фрэнк встречал молодую женщину на вокзале, они не могли поговорить серьезно. Но такая возможность должна была вскоре представиться. И лучшим вариантом было самой предоставить им эту возможность. Поэтому-то она и уехала на целый день в Санта-Маргариту. Только ревность побудила ее так поступить. В тот вечер она рано поднялась к себе в комнату. Мучимая мыслью, что они могут уехать потанцевать, отчего она полностью теряла над собой контроль, она все же надеялась, что Фрэнк из предосторожности не отважится на это. К счастью, так и случилось. Она легла в постель. Ночник не выключала, ибо хотела дать понять, что читает, на тот случай, если Фрэнк выйдет на террасу, чтобы взглянуть на ее окно. Она боялась и одновременно страстно желала знать правду.

Она предполагала, что оба, возможно, разработают план побега или решат отправиться вместе попутешествовать, а может быть, просто откровенно поговорят. Ее потрясло болезненное, но неоспоримое доказательство их любовной связи. Если бы она слышала, как ее собственный муж говорит кому-то слова любви, может быть, она и подавила бы свою ревность. Но правда оказалась даже страшнее ее разыгравшейся болезненной фантазии.

Она больше не могла ждать. Лишь только увидев в бинокль, что лодка удалилась, она включила магнитофон.

Уже через несколько секунд ее охватила невероятная слабость. Она вынуждена была сесть. Комната закружилась, и она уже не могла понять, о чем говорят эти вдруг ставшие чужими голоса.

В большом венецианском зеркале над камином она видела старую съежившуюся женщину с залитым слезами лицом. Она не замечала, что плачет. Мелфи никогда и представить себе не могла, что когда-нибудь жизнь перестанет быть для нее сказкой. У нее не укладывалось в голове, что Фрэнк, не моргнув глазом, способен выслушивать ужасные планы, которые предлагала ему спокойным голосом эта женщина.

Итак, они готовят заговор, чтобы убить ее... и не осталось никакого следа чувства... И вдруг ее охватила буря противоречивых чувств — страха и разочарования, отвращения и одиночества, бешенства и ревности... отречения! Поочередно каждое из этих чувств достигало апогея, а затем уходило, уступая место другому, съежившись, как проколотый шарик.

Мелфи с трудом удавалось постичь страшную правду. Она должна была вжиться в роль жертвы, а эта роль так отличалась от всех тех, что играла она до сих пор, что ей никак не удавалось поверить в действительность происходящего.

Но что потрясло ее более всего, от чего у нее перехватывало дыхание, — это лицемерие обоих. Они беседовали с ней, справлялись о ее здоровье, интересовались ее желаниями, ее пристрастиями, предлагали различные развлечения... а как только оставались одни, искали путь убить ее!