Олег Суворов - Ловушка для холостяка

Несмотря на все ее успехи, Александру так и не удалось позабавить Долорес своим любимым анекдотом — один приятель говорит другому:

— Вчера я спас одну девушку от изнасилования.

— Да, и каким же образом?

— Уговорил!

— Уговорил? — долго морщила лоб Долорес. — Не понимаю. В чем разница между «говорил» и «у-говорил»?

И Александр так и не смог объяснить ей всю прелесть этого анекдота.

Но дело было даже не в анекдотах, а в том, что их общению недоставало той душевной теплоты, той предсказуемости и надежности, которые можно назвать любовью… А ведь непредсказуемая женщина не в силах избавить от одиночества! Долорес, казалось, искренне увлечена своим русским возлюбленным, но ведь общеизвестно — женская искренность всегда относилась к тому же роду понятий, что и женское кокетство или женское постоянство…

Все было прекрасно в их непрекращающихся любовных играх, кроме одного — это были только игры.

И Александр вдруг начал откровенно томиться. Это была какая-то странная, безразмерно-вселенская, экзистенциальная тоска, которая охватывает перед лицом вечности. Осознав все высшие истины, познав глубину и тщетность человеческих стремлений, почувствовав себя загнанным в вечный круговорот жизни и смерти, человек начинает тосковать — ничего нового он уже не узнает, а впереди остается только томительное ожидание неизбежного конца.

Тот же Пушкин, по свидетельствам современников, время от времени начинал метаться, приговаривая: «Какая тоска, Боже мой, какая тоска!» Тот же Гоголь подарил русскому менталитету знаменитую фразу: «Скучно жить на этом свете, господа!» — и умер от острого приступа неврастении. Тот же Толстой в конце жизни не выдержал тоскливого ожидания будущих вселенских некрологов и ушел из дома, чтобы умереть в дороге, на станции Астапово.

Разумеется, что молодой сыщик не мерил себя масштабами классиков, но в его отношениях с Долорес не хватало именно этой изюминки, которая бы позволяла говорить «люблю» с предельной степенью искренности. Сравнивая ее с далекой московской Ириной, он вдруг с удивлением обнаружил, насколько просто было бы ему признаться в любви родной российской плутовке.

Поэтому, когда пришло время возвращаться в Москву и у них с Долорес состоялся решающий разговор о будущем, Александр находился в крайнем замешательстве. Ему предстояло сделать самый тяжелый выбор, который только можно себе представить, — между двумя счастливыми случаями, произошедшими в его жизни почти одновременно, то есть на протяжении всего лишь одного года! Возможно, только один из них и был единственно счастливым, недаром же и год выдался необыкновенным — 2000-м!

— Почему ты не хочешь поехать со мной в Россию? — в очередной раз вяло поинтересовался он в самый день отлета.

— Да потому что у вас безумно долго продолжаются холода! — ответила его горячая южная красавица. — Я просто не понимаю, как можно жить в стране, где полгода царит такая отвратительная погода!

— Но разве ты меня не любишь?

— Конечно люблю, — промурлыкала Долорес, — и именно поэтому хочу, чтобы ты получил вид на жительство в Аргентине. Ты уже неплохо знаешь испанский и вполне сможешь найти свою любимую работу сыщика. Что тебя останавливает?

— Не знаю, — тяжело вздохнул Александр, — черт меня подери, но не знаю…

Они расстались, так ни до чего и не договорившись, а спустя три часа Александр уже вернулся в холодную, заснеженную Москву…

— Ну и правильно сделал, что вернулся, — сказал мудрый полковник Гунин, которому явно не хотелось терять своего лучшего помощника в «дебрях» западного мира. Он внимательно выслушал рассказ о тяжелых душевных муках, обуревавших Александра в Париже, после чего решительно добавил: — И дело тут не в том, что нормальный человек должен дорожить своей родиной, дело не в родных церквах и пейзажах, культуре, языке или традициях, а в самых любимых друзьях и самых милых на свете женщинах.

— Это вы верно заметили, господин полковник. — Александр вдруг встрепенулся и, впервые с момента своего возвращения, с облегчением улыбнулся и схватился за телефон.

— Эй, куда ты звонишь? — немедленно всполошился Николай Александрович. — Если в Аргентину, то только не за счет нашей фирмы…

— Нет, не в Аргентину, — засмеялся помощник. — Алло, Ирина? Привет, это я… Как насчет того, чтобы выйти за меня замуж?

Это был самый невероятный, фантастический, безумно счастливый день в его жизни. Все произошло за неделю до свадьбы. В тот вечер они здорово загуляли, побывали в двух шикарных ресторанах, причем, несмотря на протесты Александра, везде платила Ирина. Было уже далеко за полночь, когда они явились в ночной клуб, расположенный где-то в районе Воробьевых гор.

— Кстати, — вдруг вспомнил Александр, — а как твои прежние поклонники? Я имею в виду Гурского и Архангельского. Надеюсь, пока я был в Париже, ты ни с кем из них не встречалась?

— Нет, — покачала головой Ирина, и вдруг буквально вспыхнула от злости. — Не хватало мне еще встречаться с этим сопливым пошляком, который вздумал разыгрывать из себя черт знает кого!

— А что случилось? — заинтересовался Александр, сразу поняв, что речь идет о том самом юноше, которого он когда-то разыскивал, а затем, приковав наручниками, волок за собой через всю Москву.

— Ничего, просто ненавижу этих лицемерных стоиков, которые смиренно отказываются ото всех удовольствий, проповедуя при этом моральное совершенство! — Ирина презрительно фыркнула. — Тоже мне, отец Сергий! Как будто в той же постели нельзя усовершенствовать и себя и будущие поколения гораздо успешнее, чем где-либо в другом месте! Конечно, гораздо легче быть добродетельным и одиноким идиотом, чем грешить легко и весело, как это когда-то делал мой любимый поэт Гейне, сказавший по этому поводу прекрасную фразу: «Добродетельным можно быть одному, но, чтобы согрешить, нужны как минимум двое».

— Ого, какая у меня начитанная будет женушка! — хмыкнул было Александр, однако Ирина не обратила на это внимания, продолжая говорить быстро и запальчиво, словно кого-то и в чем-то убеждая.

— А как противен этот водопад пошлых нравоучений, каким сдавленным лицемерием веет ото всех уверений в безмерном трагизме мира и жалкой бренности всего земного! Да и что еще остается делать всем этим убогим стоикам, как не прикладывать к своим раскаленным лбам ледяные глыбы стоического равнодушия? Мне лично кажется, что именно на стоицизме проверяются на прочность наши характеры. Гораздо сложнее быть мужественным в борьбе, чем в бегстве от нее! Как просто отказываться и презирать те блага, которые становятся тебе недоступны! И как же близко от этого до убожества!