Сонда Тальбот - Записки Русалочки

Дона никому не рассказывала о том, что умеет говорить с Тишиной. Даже Мэтью. Это был ее маленький секрет, ее тайный ящичек, в который она складывала впечатления от каждой беседы. И потом, ее все равно никто не понял бы. Ее приняли бы за ненормальную, в лучшем случае просто улыбнулись бы и покивали головой: ври, мол, заливай. Да, Дона была порядочной фантазеркой, но никогда не смешивала свой воображаемый мир с реальностью. Ей казалось, что это была бы катастрофа, взрыв ее личной Вселенной. Об этом можно было только молчать. Или темными, холодными вечерами обсуждать это с Тишиной. Мудрой и великодушной подругой…

Коридор оборвался деревянной лестницей с высокими ступенями. Дона посмотрела вниз и почувствовала легкое головокружение. С чего бы это? Она никогда не боялась высоты. В памяти мелькнула лестница-цепочка «Дуврского голубя», по которой она то спускалась, то поднималась обратно… Но это не цепочка на тонущей яхте. Это обычная лестница. Только красивая и большая, как и все в этом доме. Значит, надо заставить себя спуститься по ней и позабыть о страхе и головокружении.

Дона взялась за широкие перила и осторожно шагнула вниз. Лестница была покрыта ворсистым ковром песочно-золотого цвета. Ковер был безупречно чистым, что немало удивило Дону. Кто ходит по этому светлому ковру? Люди или ангелы?

Потихоньку головокружение прошло. Дона преодолела последние ступеньки и оказалась в светлом и просторном зале. Наверное, это гостиная… А может быть, и нет. Здесь все такое огромное… Дона обреченно посмотрела по сторонам. Неужели и здесь она не встретит ни одной живой души?

Однако едва Дона подошла к большому окну и слегка раздвинула гардины, комната огласилась громким и звонким лаем.

Дона обернулась и улыбнулась. Перед ней, помахивая небольшим хвостом, стоял черный пес с рыжими подпалинами и белыми пятнами на морде, груди и шее. Странное и забавное существо, похожее на овчарку, но с коротенькими, как у таксы, лапами. Ореховые глаза смотрели на нее скорее любопытно, чем настороженно. Большие уши стояли торчком. Милое создание, небольшое, но довольно уверенное в себе, подошло поближе и втянуло воздух черным, влажно блестящим носом. Опасности от Доны, по всей видимости, не исходило. Поэтому пес перестал лаять и еще раз внимательно посмотрел на гостью, словно предлагая ей представиться. Что, собственно, Дона и сделала бы, если бы не услышала шаги. Кажется, сейчас она познакомится с хозяином дома и собаки.

Дона подняла голову и от удивления чуть было не села на пол. Перед ней стоял Иво. Тот самый Иво, которого она собственными руками волокла по палубе и поддерживала в бушующих волнах… Наверное, он решил отплатить ей за спасение и поэтому оставил в своем роскошном доме-замке.

— Наконец-то ты очнулась, Русалочка, — дружелюбно улыбнулся ей Иво. Надо сказать, улыбка шла ему куда больше, чем хмуро сдвинутые брови и сердитые мины… — Ничего, что я к тебе на ты?

Дона раскрыла было рот, чтобы сказать, что это совсем не плохо, потому что он лет на десять старше ее, к тому же после всего, что они пережили, странно было бы «выкать», но, к великому ужасу, поняла, что не может вымолвить ни слова. Язык наотрез отказался слушаться ее, рот воспроизводил какие-то нечленораздельные звуки. Дона видела, как удивленно смотрит на нее Иво, и, собрав в кулак всю волю и терпение, попыталась повторить еще раз. Вторая попытка не увенчалась успехом. И третья, и четвертая тоже. Ей стало мучительно, невыносимо страшно и больно. Она онемела!

Двадцать первое мая…

Сегодня я начала вести свой второй дневник. Первый остался дома, в Кентербери. То была другая жизнь, и неизвестно, вернусь ли я когда-нибудь к ней и к своему первому дневнику…

Итак, я спасла от верной смерти в бушующих волнах залива Па-де-Кале — боже мой, как пафосно это звучит! — Ивора Видхэма… И, как мне казалось, именно поэтому пришла в себя в его особняке. Все оказалось совсем не так просто, как я предполагала. Но об этом позже…

Конечно, моя вдруг образовавшаяся немота повергла меня в шок. Что и говорить… Я пребывала в таком ужасе, что от обморока или истерики меня отдаляли считанные минуты. Как же так! Я не смогу говорить, я больше никогда и никому не скажу ни одного слова, я не перекинусь многозначительной фразой с Мэтью, не позвоню маме и никогда, больше никогда не побеседую с Тишиной! Это было выше моего понимания, это было чудовищным, страшным ударом… Мне даже захотелось умереть, сразу, без долгих прелюдий. Умереть, чтобы не мучиться и никого не мучить своей немотой…

Но положение спас Иво. Вначале он смотрел на мои жалкие потуги с удивлением, потом с опаской, а потом, когда слезы навернулись на мои глаза, он начал догадываться.

— Ты не можешь говорить? — спросил он.

Я кивнула и разрыдалась, потому что больше не могла сдерживать слезы. К моему огромному удивлению, вместо того чтобы окончательно растеряться и бессильно опустить руки перед моим недугом, Иво подошел ко мне, ласково взял за плечи — что, признаться, немного меня напугало, потому что такое я позволяла только Мэтью, — и горячо зашептал:

— Не переживай. Все будет хорошо, верь мне. Я позову доктора. Это очень хороший врач. Он лечил моих родителей. Он говорил, что с тобой все в порядке. Так что я уверен — и это пройдет. Не бойся. С тобой не случится ничего плохого… Ты же веришь мне, веришь?

Всхлипывая, я согласно покачала головой. Даже врать не пришлось. Я не доверяю мужчинам, за редким исключением, но Иво почему-то я поверила сразу. И безоговорочно. От него исходило какое-то тепло, какая-то нежность, на которую не способны те «мачо», которым только и нужно, что затащить в постель как можно больше женщин. Слава богу, этого в нем не было…

Как правило, я за версту чувствую запах похоти, исходящий от мужчин, и сразу понимаю, с какими намерениями они ко мне обращаются. Так вот, от Иво пахло совсем другим: пряная сладость трав вперемешку с осенним дождем, смутные грезы на закате, поволока желто-розовых облаков и терпкая дымка сумерек, синее полотно отчаяния и свежий запах блеснувшей золотом надежды…

Руки Иво легко и мягко лежали на моих плечах, а я безутешно рыдала, окрашивая свою жизнь в цвета тоскливого осеннего ветра, забывая о том, что на улице все еще май. Иво продолжал бормотать слова поддержки и утешения, которые почему-то начали на меня действовать. Не могу сказать, что сразу, но минут через пять я успокоилась и уже размазывала слезы по своему наверняка покрасневшему и припухшему лицу.

— Ну вот и умница, — прошептал Иво и убрал руки с моих плеч. — Нечего плакать. Ведь главное, что ты жива. А все остальное в наших с тобой руках.

Про себя я с ним не согласилась, но кивнула, чтобы его не обижать. Мне хотелось сказать, что немота — это не грипп, и питьем таблеток и отваров ее не излечишь. Но Иво, кажется, был настроен гораздо более оптимистично.