Дафна дю Морье - Улыбка фортуны

Ноябрьский пасмурный день таял. Порывистый ветер гнал гранитно-серые тучи и моросящий дождь. В два часа пополудни уже смеркалось; окрестности растворились в тумане, тени сгустились, к четырем грозило стемнеть вовсе. Несмотря на закрытые окна, сырой холодный воздух проникал внутрь дилижанса. Крыша подтекала, и сверху то и дело падали капли. На изгибах дороги и на открытых участках пути экипаж то сотрясало порывами ветра, то раскачивало из стороны в сторону, будто пьяного человека.

Промерзшие пассажиры совсем съежились на своих местах и только разом вскрикивали, когда экипаж приседал особенно глубоко.

Мэри Йеллан сидела в углу, как раз там, где протекала крыша. Когда холодные капли падали ей за шиворот, она нервно передергивала плечами.

Почти сорок миль отделяли ее от дома, где она провела все свои двадцать три года. И сейчас надежда в ее сердце слабела, и мужество, с которым она перенесла долгую болезнь и смерть матери, уже готово было иссякнуть под этим унылым дождем и пронизывающим ветром.

Места были совершенно чужими, что само по себе действовало угнетающе. Как далеки отсюда светлые воды Хелфорда, зеленые холмы и долины, белые домики у самой воды! В Хелфорде и дождь был ласковым. Здешний дождь безжалостен и груб; он заливает бесплодную, в сорняках землю. Деревьев почти не видно, разве что редкий кустарник. Голые кривые ветки под порывами ветра прогибаются до земли, и даже, если их когда-нибудь коснется дыхание весны, почки едва ли распустятся: они будут убиты поздними заморозками. Убогий край, край камней, черного вереска и чахлого кустарника!

С Хелстоном, где Мэри садилась в дилижанс, ее связывало много детских воспоминаний. В прежние времена она каждую неделю ездила с отцом на базар, а потом, когда отца не стало, — с матерью. Мать укладывала в тележку клетки с курами, горшки с маслом, и Мэри усаживалась подле корзин, которые были больше ее самой. Люди в Хелстоне добрые, фамилию Йеллан в городке уважали — все знали, как тяжело приходится вдове; при этом ей и в голову не приходило снова выйти замуж.

Работа на ферме ее и доконала, и хотя она не щадила себя все семнадцать вдовьих лет, дела шли все хуже и хуже. Потом пришла болезнь, сгубившая всю живность в округе. Никто не знал, как она называется и как ее лечить. Мэри и ее мать беспомощно смотрели, как дохнут одна за одной утки и куры, телята падают мертвыми на пастбище. Больше всего было жаль старую кобылу Нелл, верно прослужившую им двадцать лет. Когда ее закопали под яблоней, мать сказала: «Словно и меня зарыли вместе с бедняжкой Нелл. Больше не могу».

В течение шести долгих месяцев Мэри усердно ухаживала за матерью. Но несмотря на все ее старания и усилия доктора, вдове не суждено было подняться. Она ждала смерти как избавления и молилась, чтобы та пришла к ней поскорее.

— Не хочу, чтобы ты мучилась, как я, Мэри, — сказала она дочери. — Страдания убивают тело и душу. Не оставайся в Хелфорде после моей смерти. Будет лучше, если ты уедешь к тетушке Пэйшнс, в Бодмин.

— Я не брошу ферму, мама, — говорила Мэри. — Здесь я родилась. Все Йелланы отсюда. Я не боюсь бедности. Я сильная, могу делать мужскую работу, ты же знаешь.

— Девушка не может жить одна, Мэри, иначе она помешается или впадет в грех. Ты же помнишь бедняжку Сью, что ночами ходила босиком по кладбищу и звала своего возлюбленного, которого никогда не было. Была еще одна девушка — до того как ты родилась. Она осиротела в шестнадцать лет, сбежала в Фалмут и связалась с матросами. Не будет мне покоя в могиле, пока ты не попадешь к хорошим людям. Тебе понравится тетушка Пэйшнс, она всегда была веселой и озорной. У нее доброе сердце. Ты помнишь, она приезжала сюда лет двенадцать назад? Тогда один малый положил на нее глаз, но она дала понять, что он ей не пара.

Да, Мэри помнила, как тетушка Пэйшнс, с локонами и большими голубыми глазами, подобрав юбки, пробиралась через грязь во дворе, прекрасная, как фея из сказки.

— Не знаю, что за человек твой дядя Джошуа, — продолжала мать, — я никогда его не видела. Сестра вышла за него десять лет назад, на день Святого Михаила. Тогда от нее пришло такое восторженное письмо!

— Они сочтут меня невоспитанной, — сомневалась Мэри, — у меня недостаточно хорошие манеры.

— Они полюбят тебя такой, какая ты есть. Пообещай мне, дитя мое, что, когда я умру, ты уедешь к тетушке Пэйшнс.

— Обещаю, — согласилась наконец Мэри с тяжелым сердцем.

Мать протянула до листопада. Когда первые заморозки прихватили землю, вдова заметалась в постели, разбрасывая простыни. Она бормотала о давно прошедших событиях, о людях, которых Мэри никогда не знала. Долгие три дня она жила в своем собственном мире. На четвертый матери не стало.

…Мэри наблюдала, как вещи, любимые ею с детства, переходят в чужие руки. Какой-то человек из Каверека заинтересовался домом и купил его. С трубкой во рту бродил он по двору и указывал, что нужно переделать. Мэри, вздыхая, укладывала пожитки в отцовский сундучок. Этот человек из Каверека сделал ее чужой в собственном доме; теперь ей и самой захотелось покинуть все это навсегда.

Она еще раз перечитала письмо тети, написанное торопливым почерком на дешевой бумаге. Тетя писала, что потрясена случившимся, — она даже не знала, что сестра больна. «У нас многое изменилось, — читала Мэри. — Я теперь живу не в Бодмине, а в двенадцати милях от него, по пути в Ланстон. Это уединенная и дикая местность, и если ты к нам приедешь, я буду рада твоему обществу, особенно зимой. Мой муж Джошуа не возражает. Он сказал, что если ты не болтаешь много и будешь помогать по хозяйству, то приезжай. Он не будет платить тебе деньги или кормить за просто так, ты же понимаешь. Но если будешь помогать ему за стойкой, он даст тебе кров и пищу. Твой дядя — хозяин гостиницы «Джамайка-Инн».

Мэри сложила письмо и убрала в сундучок. Тетушка Пэйшнс, в ее шелковой накидке, с изящными манерами, — жена кабатчика?! Об этом мать Мэри даже не догадывалась! Как будто то восторженное письмо, десять лет назад, и эти торопливые строчки писали разные люди!

Так оказалась Мэри Йеллан далеко на севере от Хелстона, в скрипучем штатском дилижансе. Когда они приехали в Бодмин, такой же серый, как и окрестные холмы, совсем стемнело. Пассажиры покинули экипаж — все, кроме Мэри; она осталась в своем углу, озябшая и одинокая. Кучер заглянул в окно.

— Вы едете в Ланстон? — удивился он. — Через болота, ночью? Вы можете переночевать в Бодмине и поехать утренним дилижансом. Ведь, кроме вас, пассажиров нет.

— Меня ждут, — отвечала Мэри, — я не боюсь дороги. И мне не нужно в Ланстон. Довезите меня до «Джамайки-Инн».