Джорджина Форсби - Только этот мужчина

— Все эти годы я искала своих детей, но до недавнего времени мне никак не удавалось узнать, кто их удочерил. — Она натянуто улыбнулась, пытаясь подавить наплыв внезапных воспоминаний об одиночестве и боли. — Теперь я должна их видеть.

— Если пообещаешь, что не станешь тревожить покой моих девочек, — сдержанно проговорил Джон, — ты их увидишь.

Палома насмешливо оглядела его.

— Неужели? Но ты постараешься, чтобы они мне не доверяли, я уверена, Так или иначе, но я точно знаю, ты был бы рад до смерти, если бы родная мать твоих детей никогда не возвращалась. Несмотря на новый закон, мне потребовалось пять лет, чтобы узнать, с кем они живут. У тебя много власти, Джон.

— И я воспользуюсь ею, — от этих слов, в которых таилась угроза, Палома оцепенела, — чтобы защитить моих дочерей от кого бы то ни было.

— Я вовсе не хочу обидеть их. — Если она кого и хотела задеть, то это был Джон. — Мне только нужно удостовериться, что они счастливы.

Темные брови Джона сошлись на переносице.

— А отчего им быть несчастными? Их любят, о них заботятся.

— Хочу убедиться в этом. — На мгновение она закрыла глаза. — Это не только твои, но и мои дети. Я не хотела их оставлять, ты же знаешь. Если бы я только могла, то была бы с ними.

Джон не пошевелился, но Палома почувствовала, как он боится нарушить мир и благополучие своей семьи. Она подалась вперед.

— Это необязательно должно произойти здесь, — проговорила она робко. — Мы можем встретиться где-нибудь в парке. Я хочу только поговорить с ними. Я не скажу им, кто я.

— А если ты решишь, что они несчастны, — недоверчивость таилась в словах Джона, — что ты предпримешь?

— Не знаю. Но у меня тоже есть права, Джон. Конечно, ты их настоящий отец, ты всегда был с ними, все десять лет, и я не стану зря вмешиваться. — Горькая улыбка притаилась в уголках ее губ. — Я не хочу этого. Только посмотрю на них.

— Вероятно, ты уже знаешь о смерти Анны, — с трудом выговорил он.

Ресницы Паломы дрогнули.

— Да.

Она знала, как Джон любил жену, и понимала, что ее смерть не могла не отразиться на жизни всей семьи. Снова всколыхнулись воспоминания.

Анна Патерсон… В ней, своей двоюродной сестре, маленькая Палома, которой всегда недоставало ласки и тепла, обрела любовь и участие, каких никогда не получала от своей матери. Анна искренне любила свою кузину, дорожила ею, и та отвечала ей безоглядной и беззаветной преданностью, на какую способны только дети. Ее поражала убежденность Анны в способности людей к развитию и совершенствованию, и, будучи еще одиннадцатилетней девочкой, она мечтала как можно больше походить на свою старшую подругу. Это желание и сейчас казалось ей вполне естественным, хотя она уже давно оставила детскую надежду: Анной нельзя было стать, ею надо было родиться.

— Меня интересует только судьба моих детей. Они знают, что удочерены?

— Конечно, знают. — Он пожал плечами. — Анна настояла на этом.

Ведь это была Анна. Все, что она делала, делала замечательно. Только не смогла остаться в живых.

— Она знала, что это мои дети?

Палома была не в силах удержаться от вопроса. С тех пор как она прочитала в отчете Ника имена дочерей — Виола и Лавиния, — ее мучил вопрос о том, известно ли Джону и Анне, кто мать девочек.

— Нет, — сказал Джон поразмыслив. — Не знал и я. Все, что касалось родителей близнецов, было покрыто мраком. Мы могли судить о них только по их внешности, уму и характерам. — В голосе Джона опять послышались саркастические нотки. — Мне было очень приятно узнать, что их отец имеет так много общего со мной.

Потеряв всякую осторожность, Палома выпалила:

— И ты даже никогда не догадывался?

Его брови недоуменно изогнулись.

— Я не знал, что ты забеременела. Твоя мать никому не говорила. — Палома открыла рот, чтобы сказать, что Анна навещала ее в родильном доме, но Джон опередил ее безжалостным заключением: — Так или иначе, все это не имеет значения. Даже если ты и сможешь доказать, что эти дети твои, у тебя нет никаких прав на них.

— Я знаю и согласна с этим. Неужели так трудно поверить, что мне нужно просто увидеть девочек и убедиться в том, что они счастливы?

Наконец Джон решительно произнес:

— Мне кажется, ты можешь оказать на детей нежелательное влияние.

Как в замедленной съемке, Палома медленно подняла голову, шелковистая прядь волос обвилась вокруг ее шеи. Она потеряла дар речи и, вглядываясь в лицо Джона, пыталась только отыскать намек на то, что он шутит. Но нет, он совсем не шутил. Ровным голосом, даже как бы беспечно, она спросила:

— Почему же?

— Все эти годы ты вела такой образ жизни… — Он ждал, что Палома прервет его, но она молчала. — Моим дочкам только по десять лет, а твои сомнительные успехи в светской суете, среди множества любовников… Я как отец не могу допустить, чтобы ты принесла в мою семью неискренность в отношениях и грязную мораль.

С презрением глядя на него, Палома поднялась, подошла к нему вплотную и, бесстрашно глядя в глаза, произнесла:

— Я и не знала, что ты тупой и самонадеянный ханжа. Не понимаю, как Анна могла любить тебя. Слушай внимательно, да смотри не забудь, больше я повторять не собираюсь. Я твердо намерена видеть своих детей.

— О том, что ты им мать, я узнал всего три дня назад из твоего письма. — Его глаза были непроницаемы и холодны.

— Не в твоей власти остановить меня, Джон. — Палома проклинала свой дрожащий голос, но чувствовала, что самообладание покидает ее. — Подумай реально. Ты не сможешь всегда держать их взаперти, и не в твоих силах выгнать меня из города.

— Что дальше? — последовал короткий вопрос, когда она замолчала.

— Я все сказала.

— Черт тебя побери, — со злостью пробормотал Джон. — Я знал, что рано или поздно придется столкнуться с подобной ситуацией, и это ожидание преследовало меня все последние годы. Ты же не могла не понимать, что твой приезд поставит всех нас в невыносимое положение!

Внезапно он подошел и поцеловал ее. Властное и неистовое прикосновение его губ словно молнией пронзило Палому. Пробежав опаляющим огнем по закоулкам ее памяти, хранящей события последних одиннадцати лет, оно все превратило в пепел и привело ее в состояние той детской беспомощности перед первой в ее жизни трагедией в год, когда ей должно было исполниться семнадцать.

Анна подарила ей часы и новое платье, что должно было означать начало взрослой жизни. И вдруг неожиданно для себя самой Палома влюбилась в Джона. И оказалась беззащитной и одинокой перед нахлынувшими чувствами. Эмоции одиннадцатилетней давности внезапно охватили Палому с новой силой, и она не смогла устоять… Ее губы, уступая, раскрылись навстречу его губам, как бутон навстречу утреннему солнцу. Каждая клеточка податливого тела пульсировала в такт биению сердца — это был ритм желания. Она ощутила, как тепло разливается внутри нее.