Джон Макдональд - Тепло твоих рук

— В последнее время меня осуждают, кажется, все. Знаешь, пользы это может и не принести. Вскоре, наверное, не останется никого, перед кем бы мне не следовало бы извиниться.

— В патетику впадаешь, да? Что тебя заморозило, Фенн? Трагическая юность?

— Пока я рос, ничего особенно трагического со мной не происходило. Обычная история. Очень тривиальная.

— Вовсе никакой драмы?

— Отец у меня работал на фабрике. Ты это знаешь. Мамины родичи считали, что она вышла замуж за человека ниже нее. Но она была очень счастлива. Целыми днями смеялась и напевала. Была очень эмоциональной, Стью. Рассказывают, что карточные фокусы могли довести ее до слез. Для нее все становилось немного похожим на увлекательную забаву или какое-то приключение.

— До тех пор, пока…

— Пока все это не кончилось.

— Как же это кончилось?

— Возможно, она стала жертвой одной из своих причуд или авантюр. Быть может, все вокруг ей немного наскучило. Что именно произошло — не знаю. Дольше с нами она оставаться не хотела. Влюбилась в соседа на пять лет моложе нее. Отец на развод согласия не давал. Еще целый год — грустное это было время — она жила с нами, а затем уехала с ним в Кливленд. Оба они погибли во время пожара. Жилой дом загорелся, погибло еще много народу. Когда это произошло, мне было четырнадцать. Брату исполнилось шестнадцать. Год спустя он уехал. Попросту исчез. Когда мне было семнадцать, у отца случился удар. Мы получили немного денег. Страховка, компенсация. Я о нем заботился. Помогали соседи. Он прожил еще два года. Из Орегона одна женщина написала о моем брате. Он умер на лесопилке от простуды.

— Обычная история? — мягко спросил Докерти.

— А разве нет?

— Мег, конечно, известно об этом.

Я не веду разговоров о моей жизни. Особенно с людьми вроде Докерти. Это никого не касается. Я не нуждаюсь в сочувствии, похвалах, осуждении или участии. Но стояла тихая ночь, в долине теплая, холодная на возвышенности. И оттого, что со мной происходило, я впал в какое-то оцепенение. Мне уже не казалось столь важным хранить молчание.

— Психология на любительском уровне, — сказал он, — это легкий способ для человека ощутить свое превосходство над знакомыми. Должно быть, миллион лет назад какой-нибудь шутник, сидя вечером в пещере, втолковывал своим друзьям, отчего от них отвернулась удача на охоте — небольшая небрежность при определении направления ветра, плохо отцентрованное копье, неверной формы наконечники стрел.

— Продолжай, если считаешь нужным.

— Когда ты ощущал тепло и любовь, Фенн, ты считал это проявлением истинных чувств. Затем ты решил, что все это — фальшь, и вот с тех пор ты никогда до конца не доверял этим чувствам, ни собственным, ни чьим-либо еще.

— Но она же ушла, так ведь?

— Ты много о ней думал? Постараешься вспомнить?

— Я помню, как стало после ее ухода.

— Вспомни, было в этом и нечто хорошее. Она не фальшивила.

Я не знал, к чему он клонил. Меня это не трогало. Разговор для меня не имел смысла. Развели тут… Внезапно у меня из глаз потекли слезы, покатились прямо по щекам. Я не мог взять в толк, что происходит. К горлу подкатывали рыдания, готовые вырваться отвратительным звуком, так что мне пришлось быстро подняться и прокашляться, отвернув при этом лицо от неверного света. Когда я уверился, что голос меня не подведет, произнес:

— Мне надо вернуться в кабинет. Предстоит проинструктировать людей, которых мы берем с собой.

— Я тоже в те места отправляюсь. Не до самого конца, разумеется. Вместе с крупняком из средств информации будем ждать, как вы станете подбираться туда, а затем как назад возвращаться. Они на холмах аппаратуру установили для киносъемок, ну а я не буду у них под ногами путаться, стану перышком царапать, как уж умею. Удачи тебе, Фенн.

— Это единственное, о чем я могу просить, не так ли?

Я был придан группе Райса, хотя впрямую и не подчинен ему. Мы расположились на Чикенхок-роуд, возле черного грузовика, стоявшего у поросшего травой кювета. Я сидел чуть в стороне от людей Райса, и все мы ожидали рассвета наступившего понедельника. Разговаривая вполголоса, они прятали в своих крупных ладонях огоньки сигарет.

Какой-то здоровяк говорил:

— Сейчас нам бы обратно возвращаться, чтобы к рассвету дома быть. Охотников среди нас шибко много. Кому радость с кем-то связываться или рваться больше того, что тебе приказано. Живым ведь охота вернуться. Был ведь случай — лопухи из патруля подошли метров на шесть к тому месту, где…

— Разговорчики, — бросил из темноты майор Райс.

Взглянув наверх, я не смог различить очертаний лесистой вершины на фоне неба, хотя она, как обычно, была очень темной. Первым повел своих людей в черный зев лесной дороги Д. Уилер. Лэрри Бринт решил, что не сможет поддерживать необходимый темп продвижения, поэтому вторую группу возглавил один из заместителей Уилера. Третью, и последнюю, группу составляли национальные гвардейцы.

Мы прикинули, что расстояние должно составлять четыре мили. Поначалу допускалась масса промахов, сплошь и рядом люди спотыкались и падали, запутывались в кустарнике, когда дорога делала неожиданный поворот. Звук от автомобильных моторов разнесся бы очень далеко по холмам в этой ночной тиши, к тому же было бы немыслимо двигаться без включенных фар. Срубленная ветка больно расцарапала мне щеку. Дважды я спотыкался и падал на одно колено.

Однако когда первая миля была пройдена, сквозь листву забрезжил слабый сероватый свет, это позволило каждому видеть идущего впереди него, что облегчило нам продвижение.

Перед тем местом, где лесная просека сливалась со старой дорогой, что вела к Кипсейфу, мы наткнулись на мою машину. Очень странное и жутковатое ощущение — обнаружить столь знакомую тебе вещь при подобных обстоятельствах. Мег приехала на ней при свете дня и была остановлена срубленным молодым деревом, перегораживающим дорогу на высоте пояса. Мы обогнули автомобиль, протиснулись под этим шлагбаумом и вскоре вышли к опушке, где Райс и остановил группу. Видимость была меньше тридцати метров, даже на открытом пространстве. На востоке небо начинало заметно бледнеть. Сквозь поднимавшийся от земли туман проступали черные силуэты невысоких кленов. В тихом и безветренном утреннем воздухе раздавались первые трели птиц. Я расслышал тонкое завывание собаки где-то на дальней ферме. Четвероногие охотники пробуждались, двуногие — уже приступали к делу. Райс провел пятиминутный инструктаж с первыми двумя группами. Охота задевает у человека какие-то струны, находящиеся под сердцем. И человек сам наполняет значением эту игру. В данном случае было ощущение, что люди отдыхают, многие перепроверяли свое оружие, подтягивали пояса, перевязывали шнурки на обуви.