Ирина Мясникова - Огонь в ночи

– Якшаться, Шура, до чего же ты неграмотный.

– Не учи, я так и говорю – яшкаться.

– Хорошо, пусть будет яшкаться. Это к делу не относится. Давай зарплату прибавлять, раз дивиденды не платим. И не всем подряд, а то я тебя знаю. А только нам с тобой и другу нашему большому и красивому.

– Ему-то за что, у него свой интерес, ему наши копейки не нужны.

– Ну как скажешь, можно только нам с тобой.

Глубоко внутри Панкратьева веселилась. Ведь он даже не заметил, как согласился, и без всяких золотистых шаров. Хотя настроеньице у него аховое, да еще и обе ноги сломаны. Самое время поорать на кого-нибудь.

– Давай приказ! Будто я тебя не знаю, – хмуро пробурчал Дубов, – небось уже нарисовала.

– Ага! – Панкратьева протянула ему бумагу.

Дубов посмотрел на цифры, присвистнул и размашисто подписал.

– Нахалка ты, Анька! – сказал он, протягивая ей подписанный приказ.

– Точно! Мне еще денег в долг надо. Квартиру хочу купить.

– Сколько?

Панкратьева протянула ему заявление на кредит.

Дубов взглянул на требуемую цифру, глаза у него округлились, он сказал:

– Фигассе! – и подписал заявление.

Панкратьева быстро выхватила свое заявление у него из рук. Вдруг передумает.

– Шур, ты не заболел?

– Заболел. Не видишь, что ли? – ответил он, указывая на свои ноги.

Панкратьева встала, обошла его костыли, подошла к Дубову и чмокнула в щеку.

– Спасибо тебе, ты настоящий товарищ!

– Еще бы! Ты же прешь как танк, попробуй от тебя увернуться! Да еще на костылях. У тебя все в порядке? Ты как-то изменилась, – заботливо спросил Дубов.

– Я в субботу в аварию попала, тормоза отказали, а потом Федьку застукала за курением марихуаны.

– Пипец!

– Вот и я так думаю. Поэтому, Шур, давай я пока некоторое время без командировок поживу. Понятно, сейчас, пока ты в гипсе, я поеду, если надо. Но только в крайнем случае. Ты же сам знаешь, что я гораздо полезнее на своем рабочем месте, и тебе спокойней.

– Чегой-то мне спокойней? – Дубов нахмурился.

– Ой, будто я не знаю, как ты волнуешься, что я тебя подсижу.

– Еще чего? Много о себе представляешь! – возмутился Дубов, однако глаза его предательски забегали.

– Нет? Ну, значит, я ошиблась. Вот и славно.

– Трам-пам-пам, – сказал Дубов. – Иди работай, госпожа министерша.

– Яволь, мой фюлерт!

– Сама ты фюлерт!

– Нет, я яшкаюсь, а фюлерт – это ты! – С этими словами довольная собой Панкратьева вывалилась из кабинета Дубова.

«Интересно, что это было?» – думала она.

Ведь сейчас, только что, Панкратьева, шутя и играючи, сделала то, что собиралась сделать уже лет пять. Собиралась, но никак не решалась. Необходимые бумаги у нее еще ой как давно были заготовлены. А сегодня пошла и сделала. Когда она еще только заходила в кабинет Дубова, в ней была твердая уверенность, что она не просто провернет все, как и задумывала, в ней была уверенность в том, что она это уже сделала. Осталось только сказать слова и станцевать ритуальные танцы. А вопрос на самом деле давно решен. Панкратьевой очень понравилось это ее новое ощущение себя и своих сил. Вспомнилась дамочка, с которой они гуляли по облакам. Да, все правильно. Жизнь должна приносить удовольствие.

Вот взять, например, Дубова. Так он может на работу вообще без денег ходить. Уж очень ему нравится играть в большого начальника. Сидит в своем кабинете, руководит почем зря, а людишки подневольные бегают туда-сюда, туда-сюда. Процесс идет, работа кипит, а в эпицентре он, Дубов, демиург в отдельно взятом офисе. Другое дело – Панкратьева. Ее хоть горшком назови, только деньги плати приличные. Она не живет ради работы, а, наоборот, работает ради жизни. Наверное, это потому, что она все-таки женщина. У женщин как-то все по-другому устроено. У них на первом месте личная жизнь и семья. И вот за-ради своей красивой личной жизни и семьи будет Панкратьева ходить на работу. И по фигу ей, сколько там людей у нее в подчинении и можно ли в ее кабинете на велосипеде кататься или еще пока маловат он для этого дела. Главное удовольствие, которое Панкратьева имела от своей работы, заключалось в конверте, который она получала два раза в месяц. И теперь это удовольствие будет, наконец, адекватно затрачиваемым ею усилиям. Не когда-нибудь в светлом будущем, а именно сейчас она будет пожинать плоды своего труда. Кто ж его теперь знает, будет ли оно вообще – это светлое будущее?

Люська позвонила уже ближе к вечеру и сообщила, что нарыла отличный новогодний тур. И пальмы будут, и океан, и отель пять звезд, и номера удобные с отдельными спальнями для пацанов, и «все включено», и новогодний ужин. И важно, что их чартер, который организует Люськина компания, вылетает двадцать девятого декабря и у них будет время, чтобы прийти в себя, приспособиться к местному часовому поясу и слегка акклиматизироваться, прежде чем приступать к празднованию Нового года. А самое главное – если они с Панкратьевой оплатят путевки прямо сейчас, то получат скидку тридцать процентов. Но при этом отказаться от поездки будет уже нельзя. Панкратьева задумалась, вспомнила лицо Алика Зотова. Сердце тихонько екнуло, но тут на глаза ей попался портрет зеленоглазого незнакомца, который украшал стену ее кабинета.

– Хорошо, Люсенька, я тебе сейчас денежку привезу, – согласилась Панкратьева.

– Не торопись, – ответила Люська, – я уже все оплатила. На неделе завезешь, когда тебе удобно будет.

– Люсь! Как ты могла? А если б я отказалась?

– Ни за что не отказалась бы! Ты ж не дура, я тебя знаю, – ответила Люська.

Панкратьева представила, как хорошо они встретят Новый год, и подумала, что хорошо бы прикупить себе новый купальник.

Когда вечером после проверки уроков Федька узнал, что на Новый год они вдвоем улетают к океану и будут там купаться сколько влезет, радости его не было предела. Он скакал по квартире как конь, пытался поднять Панкратьеву, в результате чего уронил ее, затем спел ей песню «Ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету» и в качестве апофеоза явил себя в новых, закупленных еще летом купальных трусах и маске для подводного плавания. Панкратьева хохотала, потирая ушибленный при падении бок, и с удовольствием подпевала Федьке.

Во вторник прилетел Зотов. Он позвонил из аэропорта, сказал, что заедет на завод, а потом сразу домой. Панкратьева одновременно и ждала приезда Зотова, и боялась его. За эти горячие денечки после аварии она много думала о своей личной жизни и в конце концов решила все-таки прислушаться к советам своего внутреннего голоса. А внутренний голос все настойчивее и настойчивее говорил о том, что если что-то в жизни не устраивает, то надо это что-то искоренять и гнать поганой метлой. И не с помощью колдунов и золотистых шаров, а с помощью своих собственных рук, ног, а главное – головы с мозгами.