Джейн Харри - Страстный призыв

— Но ведь я тоже в это верила! — с болью воскликнула Джоанна. — Как вы могли допустить такое?

— Я боялась. — В голосе женщины звучала глубокая печаль.

— Симона, приготовь, пожалуйста, чай и накрой в салоне, — повернулся Эдвин к экономке, чье серьезное лицо как бы подчеркивало значительность момента.

— Можешь меня обвинять, ненавидеть, но, заклинаю, выслушай! — со страстной мольбой в голосе произнесла Джейн.

Воцарилась долгая тревожная тишина. Мозг Джоанны отказывался понимать происходящее. Болезненные воспоминания, одно за другим, проносились перед ее мысленным взором в фантастическом хороводе. Ей хотелось забыть все, сбросить с себя это наваждение, вновь стать той целеустремленной, преуспевающей деловой женщиной, которой она была всего пару месяцев назад… До той безрассудной ночи, которая перевернула всю ее жизнь. Но она знала, что это невозможно. Прежней Жанет больше не существует. И, как это ни больно, нужно выслушать рассказ матери. Иначе неизвестность будет мучить ее до конца жизни, как незаживающая рана.

Жанет спокойно отвела руку Эдвина.

— Хорошо, — согласилась она. — Я слушаю.

— Мне не следовало выходить за него замуж. — Глаза Джейн Беллоуз, словно замутненные вновь ожившими страданиями, смотрели поверх головы дочери. — Даже не знаю, любила ли я его. Моя мать, конечно, горой стояла за этот брак, потому что отец рано оставил нас, а Герберт был богат. — Она немного помолчала. — Но был человек, которого я любила. Его звали Шон, он только-только начинал свой бизнес: нам не на что было даже устроить помолвку, но я надеялась зарабатывать живописью…

— И что же случилось дальше? — спросила Жанет, незаметно оглядываясь по сторонам.

Салон оказался просторной комнатой с высоким потолком. Большие — в пол — распахнутые окна смотрели в парк. От налетевшего ветерка под потолком тонко позванивали хрусталинки люстры, похожей на сказочную птицу.

Джоанна сидела на уютном угловом диване с подушками, вышивка на которых напоминала изысканные букеты старых голландских живописцев. Эдвин устроился с ней рядом, Джейн — напротив, в старинном резном кресле с высокой спинкой, не отрывая рук от подлокотников, словно нуждалась в опоре.

— Компания Шона разорилась. Моя мать заявила, что иного она и не ожидала. Потом у Шона случился нервный срыв. Я часто навещала его в госпитале, но он почти никого не узнавал. А на меня постоянно давили мать и Герберт. — Она покачала головой. — Это меня не извиняет, но ты себе представить не можешь, что это такое!..

— Почему же, — спокойно отозвалась Жанет, — могу. Мне это очень знакомо…

Она взяла с разделяющего их низкого столика чашку и поднесла к губам, надеясь, что горячий крепкий чай, как всегда, успокоит ее.

— Я оказалась замужем, толком не понимая, как это случилось. В конце концов, сдаться всегда легче, чем бороться. Медовый месяц мы провели на Сейшельских островах. А по дороге домой Герберт, словно подводя печальный, но окончательный итог, сообщил мне, что Шон умер, покончил с собой. — Она решительно взглянула на дочь. — Тогда-то я и узнала, что именно мой муж и был причиной банкротства компании Шона. Герберт использовал все свои связи, чтобы погубить его. Я поняла, как далеко может зайти мой «благородный» муж, чтобы добиться желаемого. — Джейн передернула плечами. — Мне следовало сразу оставить его, но в глубине души я надеялась, что этот человек не окончательно аморален… Мы вернулись домой, и я стала учиться быть миссис Остер. Абсолютно все в нашей жизни подчинялось единственной цели — успеху и процветанию «Остер холдинга». Его владелец самовлюбленно демонстрировал своим компаньонам редкий трофей — красивую, талантливую молодую жену. Но я к тому времени уже не рисовала. Герберта возмущало, что живопись отнимает время, которое должно было быть предназначено ему одному. В приватных беседах он насмешливо называл мои работы «мазня Джейн». На публике же относился к ним снисходительно, как к детским забавам, не желая понимать, что я вкладывала в работу всю душу. — Джейн отхлебнула глоток чая, так судорожно сжимая в руке изящную чашку, что, казалось, хрупкий фарфор вот-вот треснет. — Понемногу до меня стало доходить, что Герберт стремился изменить меня целиком и полностью: он хотел вытравить все, что составляло мою сущность как человека и женщины. Он не нуждался в том, чтобы рядом с ним была личность. Ему нужна была просто красивая рама для собственного «парадного портрета».

— Тогда-то вы и нарисовали тот автопортрет? — спросила Жанет.

Джейн неловко поставила чашку на блюдце, и серебряная ложечка печально зазвенела о фарфор.

— Это был крик о помощи, но Герберт его не услышал. Незадолго до этого я поняла, что беременна. Он пришел в ярость. Мы собирались в длительное путешествие на восток, но доктора сказали, что мне это противопоказано. Герберт без конца твердил, что я создаю сплошные неудобства, что со мной одна морока, что я глупа и эгоистична…

Жанет искоса взглянула на Эдвина. Он сидел, прикрыв глаза, на скулах ходили желваки, лежащие на коленях руки были сжаты в кулаки. Он явно переживал трагедию мачехи как свою собственную. Должно быть, Джейн — редкая женщина, если чужой ребенок полюбил ее, как родную мать!..

— Потом он переменил тактику, говорил, что доктора серьезно обеспокоены состоянием моего здоровья, физического и морального, что сейчас неподходящее время заводить потомство, что следует отложить это до лучших времен.

— Господи, — в ужасе прошептала Жанет, зажимая рот рукой. — Боже мой!

Джейн, опустив голову, вертела в руках чайную ложечку.

— Наверное, я действительно была дурочкой и не сразу сообразила, к чему он клонит, но, когда поняла, пришла в ужас. Я дождалась, когда Герберт уедет из Лондона, и перебралась к своей старой няне, написав ему, что хочу сменить обстановку и уехать за город — подышать свежим воздухом, и приеду, когда он вернется из путешествия.

— Почему вы тогда не расстались с ним? — спросила Жанет.

Девушку снова затрясло как в лихорадке. Большая теплая ладонь Эдвина легла на ее дрожащую руку.

— Я собиралась просить его о разводе, — вздохнула Джейн. — Но Герберт вернулся совершенно другим человеком! Он был полон радужных планов, устроил в доме детскую комнату, завалил ее игрушками… Когда ты родилась, он, казалось, был просто на верху блаженства. Я даже подумала было, что у нас появился шанс. Но как только мы с тобой приехали домой, все изменилось. Я просила, чтобы рядом со мной была моя старая няня, и Герберт пригласил через одно из агентств патронажную сестру, — губы Джейн искривились, — всю накрахмаленную, педантичную и холодную. Она обращалась ко мне не иначе как «мамаша», и я ее просто возненавидела. Герберт запретил кормить тебя грудью, поскольку это, видите ли, нарушало установленный им распорядок дня и отнимало много времени, а я снова должна была занять место рядом с ним!..