Эбби Грин - Секреты оазиса

В последующие годы она всегда была единственным человеком, которого Салман подпускал к себе, когда не хотел общаться ни с братом, ни с родителями. Он никогда не был разговорчив, зато всегда терпеливо слушал ее бессвязную болтовню.

Годы шли, она превратилась в зажатого косноязычного подростка, но с Салманом ей всегда было легко. Он даже сам разыскал ее в тот день, когда навсегда покинул Мерказад. Ей было шестнадцать, и она была безнадежно влюблена. Он провел пальцем по ее щеке, и такая боль была в его глазах, что ей страшно захотелось утешить его, но он только сказал:

— Увидимся, малышка.

Тогда в Париже ей показалось, что эта внутренняя связь снова установилась между ними. Но если верить тому, что Салман сказал ей тогда — а почему, собственно, она не должна ему верить? — то это просто иллюзия. Она наконец должна понять — поведению Салмана не может быть никаких оправданий. А после сегодняшнего вечера она просто обязана поставить жирный крест на своей любви к нему.

Наши дни

Вертолет летел над вершинами гор. Шейх Салман бен Калид аль Сакр смотрел туда, где вдали уже виднелись минареты. Они приближались к Мерказаду, его родному дому.

Он возвращался сюда впервые за десять лет. Десять долгих лет. Все внутри у него сжалось. Он помнил день своего отъезда, помнил яростный спор со старшим братом Надимом так ясно, как будто все случилось вчера. И это несмотря на то, что он изо всех сил пытался все забыть.

Они находились в кабинете Надима, в том кабинете, из которого его брат руководил страной с тех пор, как ему исполнилось двадцать один год.

Ответственность Надима всегда наводила на Салмана ужас — он знал, что сам никогда не сможет вынести ее. Не потому, что он не способен на это, но потому, что, когда ему было восемь, он уже испытал весь ужас ответственности за своих близких — он никогда никому не рассказывал об этом. После этого он вырвал Мерказад и всех, кто был с ним связан, из своего сердца.

В этот момент в его памяти возникла Джамиля. Он помнил ту душевную близость, которая связывала их в детстве. Много лет она была единственным человеком, чье присутствие не раздражало его. И потом, в Париже, как легко она изменила его жизнь! А затем он сказал ей, что между ними не было ничего, что она просто выдумала ту детскую связь. При воспоминании об этом он похолодел и заставил себя сосредоточиться на том разговоре с братом.

— Это твой дом, Салман! — кричал ему Надим. — Ты нужен мне здесь. Чтобы быть сильными, мы должны управлять вместе!

Салман помнил — ему было все равно, что говорил его брат. Он знал, это его последний день в Мерказаде. Он свободный человек. С восьми лет, со времени их заточения, он чувствовал себя на много-много лет старше, чем Надим.

— Брат, это теперь твоя страна, не моя. У меня своя жизнь. У тебя нет права диктовать, как мне жить.

Он видел, что в Надиме происходила борьба. Салман молчал, но его молчание словно говорило: «Даже не пытайся мне диктовать!» И Надим сдался.

Слишком многое их разделяло. Каждый раз, когда Салман смотрел на своего брата, он чувствовал мучительную зависть. Надим — как положительный герой, добропорядочность которого никогда не подвергалась испытаниям, никогда не осквернялась — он не знает, что это такое. Зато это знает Салман — он узнал это тогда, когда с детством пришлось расстаться на целых три месяца, которые показались ему тремя столетиями.

Салман знал — Надим винит себя за то, что не смог тогда защитить его. И хотя он понимал, как это нелепо — ведь Надим был так же беззащитен, как он сам, — он все же считал, что брат должен был спасти его от всех тех ужасов, которые ему пришлось пережить. В каком-то смысле ему хотелось, чтобы Надим испытал такую же боль, и он пользовался любой возможностью, чтобы причинить ее, вполне отдавая себе в этом отчет, хотя и проклиная себя за это.

Все эти годы они обвиняли друг друга и самих себя, и только в прошлом году, встретив брата на праздновании дня рождения султана Аль-Омара, Салман почувствовал — что-то в нем изменилось. Они только перекинулись парой слов, как это вошло у них в обычай — они встречались один-два раза в год, — однако он почувствовал легкость в общении, чего раньше никогда не было.

Салман поморщился. Он смотрел невидящими глазами на раскинувшуюся внизу во всем своем горном великолепии родную землю. То, что он летит туда сейчас, — огромное событие в его жизни. Он сам в это не очень верил. Не верил, что проведет в Мерказаде, во владениях Надима, целый месяц, пока тот со своей беременной женой будет гостить в Ирландии, где она родилась.

Предание говорило, что если Мерказад останется без шейха хотя бы на один месяц, тогда произойдет военный переворот, который приведет к власти нового правителя. Эта легенда появилась во времена, когда государство постоянно подвергалось разного рода нападениям. Однако страна осталась без шейха только однажды — когда погибли их родители. До совершеннолетия Надима страной руководил временный совет. Им повезло, что армия была верна их умершему отцу и Надиму.

Однако Надим поведал Салману, что многие в стране разочарованы тем, что шейх женился не на местной девушке, а потому он опасается, что страна уязвима до тех пор, пока не родился его наследник, но если Салман проведет этот месяц в Мерказаде, переворота можно не опасаться.

Салман неожиданно для самого себя сказал «да», хотя собирался сказать «нет». В глубине души он всегда знал, что однажды обязательно вернется домой, чтобы лицом к лицу встретиться со своими страхами. И вот это время пришло. Именно этим он объяснил себе свое непостижимое решение, а вовсе не скрытым чувством долга… и не тем, что он лишился покоя с тех пор, как увидел Джамилю на той вечеринке год назад.

Даже сейчас он помнил, как сжалась его грудь, когда он увидел ее в коридоре дворца Хуссейна, словно видение, словно она вышла из его мечты, в существовании которой он бы никогда себе не признался. Только в этот момент он понял — и вздохнул с облегчением, — что все эти годы с момента их встречи в Париже он каждый год отправлялся на вечеринку султана с одной только мыслью — увидеть Джамилю… Однако это открытие не слишком его обрадовало. Он не должен был вступать с ней в отношения. Он должен был найти в себе силы и отказаться от нее. Но он не смог. Хотя прекрасно знал, что она была слишком, слишком невинна для такого, как он, он все же соблазнил ее в Париже, чем еще раз доказал себе, насколько он испорчен. Но и этого ему показалось мало — и тогда он разбил ее сердце. Он вспомнил, как бледна она была тогда. В ее прекрасных глазах стояла невыразимая боль. Радостное невинное существо превратилось в опустошенного взрослого человека — а он еще говорил себе, что все это для ее блага. Он уверял себя, что спас ее — от себя и других, похожих на него. Ведь его самого уже ничто не спасет. Он видел зло так близко, что оно навсегда испортило его. И испортит любого, кто будет рядом с ним.