Люсилла Эндрюс - Красавица в Эдинбурге

Робби пришел в себя первым:

— Выходишь замуж, Катриона?

Джемми резко обернулась:

— Вот тупица! Можно подумать, мы позволили бы мужчине увидеть ее в этом платье, если бы она выходила замуж! Ты мужчина, Робби, поделись с нами своей мужской точкой зрения! Считаешь, моему Уилфу понравится?

— Оно очаровательное, Джемми. Очаровательное. — Робби сел на стул так, словно выбирал между ним и полом. — Тяжелый выдался денек, — сообщил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Катриона пробормотала, запинаясь:

— Каждая булавка впивается прямо мне в тело. Пойду сниму.

— Я тебе помогу. Осторожнее с моим прелестным, чудесным платьем… — Джемми исчезла вслед за ней.

Я смотрела на Робби, который дышал так, словно только что взбежал по лестнице.

— Хочешь кофе, Робби?

— Я только что поел, спасибо. Я вижу, вы, девушки, очень заняты. Просто зашел на пару минут, чтобы напомнить тебе, как я выгляжу. Как жизнь?

— Полна сюрпризов. Правда не останешься? Тогда давай выйдем. — Оказавшись на лестничной площадке, я закрыла дверь и проверила, нет ли кого на верхнем и нижнем этажах. — Это что-то новое или осталось с Глазго?

— Все не так, как ты думаешь, Аликс.

— Я не знаю, что я думаю. Но я знаю, что, увидев ее в том платье, ты стоял словно громом пораженный.

— Может быть.

После долгого молчания он спросил:

— Ты возражаешь?

— Если это только что произошло, — а такое случается, — тогда нет, не возражаю. — Я взглянула на него. — Но мне нравится Катриона, хотя от ее правильных манер порой хочется закричать. Так что если ты использовал меня, чтобы добраться до нее, я чертовски возражаю!

Он очень разозлился:

— Все совсем не так!

— Тогда как?

— Единственная девушка из этой квартиры, до кого я хотел добраться, — ты! Разве моя вина, что вы с ней соседки? Или что некоторые вещи тяжелее забыть, чем другие? И если ты собираешься возразить, позволь напомнить тебе о тебе самой! Думаешь, мне доставляет удовольствие ждать, пока ты забудешь своего Джона?

Тут я поняла, что совершенно забыла о Джоне. Робби я этого говорить не стала.

— У вас с ней был роман?

— Нет! — Он готов был придушить меня. — Я сделал ей предложение. Она меня отвергла — окончательно и бесповоротно! Мне было неприятно, но еще хуже было от того, как она это сделала! Нужно иметь родителей из высшего общества и безупречные манеры, чтобы быть способным на крайнюю грубость, — буркнул он свирепо, — а у Катрионы Фергюсон есть и то и другое!

Я посмотрела вверх на лестницу, которая была позади него:

— Что верно, то верно.

— Вот тебе правда! Ни одна девушка не получит второй возможности дать мне отставку подобным образом! Сейчас она мне не была бы нужна, даже если преподнесла бы себя в подарочной упаковке. И мне доставило бы огромное удовольствие сказать ей это! Если ты считаешь, что это не делает мне чести, очень жаль, потому как я такой, какой есть! У меня есть гордость.

— У нее тоже. Она ни словом не обмолвилась. Я только сейчас по ее лицу догадалась.

— Тогда знай, то был стыд. Однако стыдиться наших отношений у нее причин нет… или того, что эта старая дева, ее тетушка, сочла бы за причину!

— Понятно.

— Надеюсь, тебе действительно понятно. Я в первый и последний раз сегодня выставляю напоказ свои сердечные раны. Раны двухлетней давности. Когда я смогу увидеть тебя снова? — Он посмотрел наверх. — Или я потерял свое место в очереди?

— О боже! — Я потерла глаза, но картина от этого не изменилась. — Ты тоже слышал?

— Ты знаешь, как распространяются слухи в больнице. И я знаю. Все, что до меня доходит, в одно ухо влетает, из другого вылетает. — Он покраснел. — Ты в курсе, как я отношусь к Чарли Линси.

— В курсе? Или, — спросила я намеренно, — я знаю только часть?

— Тебе известно все, чем я хотел с тобой поделиться. Если с тех пор ты залатала кое-какие дыры, это ваше с ним дело, а не мое! А вот когда я могу увидеть тебя снова — уже мое. Так когда?

— Уверен, что все еще хочешь этого?

— Не будь такой глупой! Почему же еще я здесь? — Он притянул меня к себе и страстно поцеловал. — Ничто так не помогает справиться с воспоминаниями о неудавшихся отношениях, как адреналин.

Катриона сидела одна в гостиной, когда я вернулась в квартиру. Я поправила прическу и спросила, слышала ли она о вакансии в Кейтнессе.

— Значит, тебе нравится? Она не для меня. Я хочу в Инвернесс, если только у меня не получится устроиться на Гебридские острова. Ты не слышала, у них там есть вакансии?

Она уронила свои лекции.

— Почему на Гебридские острова?

Я подняла ее блокнот.

— Просто у меня внезапно появилось желание пожить в уединении, далеко-далеко отсюда.

Она рассеянно забрала у меня блокнот.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Аликс.

Так как я была чертовски зла на мужчин, в тот момент она, вероятно, действительно меня понимала.

У Джемми был выходной, и она отправилась покупать приданое. Катриона и я договорились встретиться с ней после работы прямо напротив Шотландского монумента. Я пришла туда первая и, оказавшись на месте на несколько минут раньше оговоренного времени, решила посмотреть на памятник. Я переходила дорогу, как вдруг началась гроза, и я вымокла так, словно на меня вылили ведро воды. Кинувшись обратно, я спряталась под козырьком магазина. Катриона и Сандра появились, когда я смахивала с пальто не капли — ручейки.

В Катрионе периодически просыпался материнский инстинкт.

— Аликс, если ты будешь стоять и ждать здесь на таком ветру, заработаешь острый ревматизм. Тебе надо вернуться домой и залезть в горячую ванну. Не спорь! Я объясню все Джемми. Мы прекрасно справимся вдвоем! Делай, как тебе говорит медсестра! Вот и нужный автобус. Давай!

— Я помогу вам с сумками, — предложила Сандра. — Мне надо только зарезервировать место в поезде на вокзале Ваверлей. И я никуда не спешу, потому что мой молодой человек придет за мной только в семь. Не забыла ключ, Аликс? Лучше проверить! — Она многозначительно улыбнулась. — Чарли может не гореть желанием выручать тебя снова!

Катриона оторопела, а затем уставилась на кончик своего носа. Обнаружив, что молчание лучший ответ на подобные высказывания Сандры и других девушек, я просто помахала им рукой и села в автобус. Я проехала две трети пути, но потом решила прогуляться пешком. Грозовые облака улетели, ветер становился суше. Борющиеся стихии использовали частицу той ярости, которую выпустила на волю гроза.

Ветер на верху холма был гораздо сильнее. Мне приходилось идти, опустив голову. Люди шли, как я, согнувшись пополам, либо откинувшись назад, словно фигуристы, потерявшие равновесие. И все для того, чтобы не позволить ветру даже не спустить, а сбросить их с холма. На тротуарах и вымощенной булыжником мостовой валялись куски разбившейся черепицы, а в маленьком магазине одежды было разбито окно. Женщина выметала наружу горы стекла. Она облокотилась на метлу и прокричала: