Кэтрин Гаскин - Край бокала

— Вы знаете эти холсты? — спросил мой спутник. — Иной раз молодежь хорошо знает эту живопись, так что мы, старики, выглядим смешными со своими пояснениями.

— Кое-что знаю, но немногое. Можете рассказывать мне, о ком хотите. Возможно, о многих я прежде не слыхала.

Но он почти ничего не говорил, называя лишь имена художников:

— Леже… Моне… Де Коониг… Поллок… Кандинский…

То ли он боялся показаться мне чересчур оптимистичным, то ли история с Лотти научила его сдержанности в чувствах, я снова поймала себя на мысли, что этот человек в своем огромном замке выглядит очень одиноким. Здесь не было ни детей, ни внуков, ни гостей. Может быть, Отто Прегер и не имеет вкуса к общению, или после скученной жизни в концлагере его привлекал простор и одиночество? Однако в этом замке простора и так хватает, а места здесь хватило бы и гостям, и хозяевам.

Между тем мы дошли почти до конца длинной анфилады комнат и оказались перед массивными дубовыми дверями.

— А вот здесь, — сказал хозяин, — сердце замка Тирелей. Здесь никто не живет, и я никогда не мог протопить это помещение как следует. Почему, вы сейчас увидите.

Он отворил дверь. Перед моим взором предстал огромный, почти квадратный зал с тремя большими каминами и старой разрушенной лестницей, которая вела на верхний этаж. Прегер включил электричество. Свет залил зал, и я увидела старинную мебель — дубовые столы, кресла, мягкие стулья. Стены были увешаны старинными коврами и оружием. Прегер указал мне на две винтовые лестницы, которые вели к бойницам. Ни водяное отопление, ни полуденное солнце не могли согреть это огромное помещение с окнами, которые были не шире, чем необходимо для стрельбы из лука. Мне стало холодно.

— Это башня О'Роирка, — заговорил он, — древняя, как сама древность, гораздо старше семьи Тирель, которым этот замок даровала великая Елизавета I. Она служила крепостью еще во времена набегов викингов. Пойдемте, а то здесь холодно.

Мы вышли из зала, и он закрыл за мной дверь.

— Никто здесь не живет? — повторила я его слова. — Но ведь вы восстановили и сохранили ее?

— А почему нет? Говорят, это одно из древнейших строений в Ирландии. Зачем ему лежать в руинах?

— Но если ее никто не видит…

— То какой в ней прок, верно? Когда меня не будет на этом свете, башня О'Роирка вернется ирландскому народу, а замок со всеми картинами станет моим подарком ему. Слишком долго иностранцы грабили Ирландию, пора кое-что и вернуть. Ну ладно, пойдемте, пора пить чай.

Перед чаепитием Отто Прегер проводил меня в комнату, которая, видимо, первоначально была чем-то средним между буфетной и кладовой. Там он показал мне свою коллекцию стекла и поведал, что его дальние предки были стеклоделами. Именно интерес к фамильному ремеслу способствовал, как сказал он сам, тому, что он начинал как оптик. Фамильная коллекция художественного стекла была утрачена во время войны, но он стал покупать разные интересные вещицы, как только у него завелись деньги сверх необходимого минимума.

— Вот египетские бусы, кажется, XV век до нашей эры. А эта вещица из Александрии… А вот моя коллекция венецианского стекла. Конечно, ей далеко до коллекции Томаса Шеридана. Но ее вы уже видели.

— Нет. Она тоже в доме?

— Ах да, я забыл. Лотти устроила там небольшой музей. Ну ничего, вы ее обязательно посмотрите. В Мирмаунте есть много других ценных вещей. Вы обратили внимание?

— Он напоминает мне склад мебели. Там невозможно что-нибудь посмотреть толком.

— И все же посмотрите обязательно. Дело того стоит. Там есть вещи, о которых даже сама леди Мод забыла.

— Откуда она все это взяла?

— Я слышал, старая леди стала ходить на аукционы вскоре после того, как вышла замуж, и после того, как сожгли замок Тирелей со всем имуществом. Конечно, у Мод Тирель было много знакомых, в чьих домах имелось немало хороших вещей. А время было трудное. Люди переезжали на новые места и часто продавали ценные вещи, чтобы получить немного денег и из опасения, что и их дома тоже могут сжечь. Она знала, что у кого есть, и могла договориться о цене заранее, еще до аукциона. Но она не жалела денег, и у ее мужа было много долгов…

И вот представьте, леди Мод, у которой была своего рода мания приобретательства, почти полвека покупала мебель, картины, фарфор, начав это делать еще в те времена, когда цены были достаточно низкими. Странные вещи происходят с людьми, которые не знают цены вещей, поступающих на сельские аукционы. У леди Мод наметанный глаз по части мебели, но она удивительно мало понимает в рыночных ценах. С другой стороны, она никогда не думала перепродавать свои вещи, так какое дело до того, что сколько стоит?

За чаем я рассказала ему о нашем магазине на Королевском проспекте, о нашей с Бланш жизни и о том, как тяжело я перенесла ее смерть. Я рассказала о небольшой коллекции стекла Шериданов и как Брендан унес каллоденскую чашу. Видно было, что Прегера изумил мой рассказ, но о Брендане он говорить не хотел.

— Должно быть, вам пришлось немало потрудиться в Мирмаунте, — заметил он вдруг, взглянув на мои руки. Я поняла, что он имел в виду — на кухне, где я мыла посуду, не было даже щетки, а под ногтями у меня была огородная грязь.

— Я думала, вы не обратите внимания, — улыбнулась я. — Так уж получилось. — Я рассказала хозяину дома, как Бланш учила меня готовить, о первом ночном ужине и об огороде в Мирмаунте.

— А, понимаю, — кивнул Прегер. — Там все по-прежнему. — Он помолчал. — Теперь-то вы, конечно, знаете о Лотти. Третьего дня я не мог рассказать вам… Знаете, бывают такие минуты…

— Да, я понимаю вас. Простите, что невольно вас расстроила.

— Такие вот дела.

Прегер снова умолк. В отличие от молодых людей, Коннора и Брендана, он не хотел заставлять меня делить с ним свою печаль. Он рассказал, что еще до ареста тайно вывез свою единственную дочь в Швейцарию, хотя это, понятно, было нелегко. Она прожила там все военные годы, и мысль о том, что его дочь в безопасности, очень поддерживала его и, как он сам считал, даже помогла ему выжить в концлагере. А после войны он старался заработать побольше денег. Прежде всего, чтобы дать дочке хорошее содержание и воспитание.

— Наверное, это была моя ошибка, — заметил Прегер. — Возможно, лучше было бы привезти ее в Германию, пусть разоренную и голодную, лишь бы она была со мной и почувствовала, что она мне нужна. Я тогда надеялся, что, тратя на нее деньги, я возмещаю то время, которое мы могли бы провести вместе с ней. Но это не так. Лотти так и не стала моей. Она ненадолго приезжала сюда, в замок Тирелей, а потом я снова ее терял. Но теперь, когда ее нет, это уже не имеет значения…

Я изумленно поглядела на него. Вряд ли в это можно было поверить. Я помнила его полный боли крик, обращенный тогда ко мне.