Энн Мэтер - Вересковая пустошь

— А вот и Джеймс! Он обрадуется, что ты вернулась целой и невредимой.

Домине с трудом отвела глаза от лица Мелани, бросила взгляд в ту сторону, куда та указывала, и затем, с приглушенным рыданием, не разбирая дороги, бросилась через конюшенный двор в дом, задыхаясь от душивших ее слез, взбежала по лестнице в свою комнату, бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку. О боже, в отчаянии думала она, так вот почему он считает ее обузой! Он не ожидал, что ему придется заботиться о чужой семнадцатилетней девчонке, он вовсе не хотел становиться опекуном, и его покровительственное отношение к ней, его холодная снисходительность и вымученная терпеливость были просто ширмой, за которой скрывались его истинные чувства. Только сегодня, на холме, он дал ей понять, что она была всего лишь помехой, всего лишь нахлебницей, достойной жалости и презрения и лишенной каких бы то ни было прав.

Домине тихо всхлипывала, чувствуя себя невыразимо несчастной. Столько всего произошло с тех пор, как она покинула монастырь два дня тому назад, перед ней встало так много сложных проблем, и она не была готова их разрешить. А теперь вот ей открылась сущность человека, который из чувства долга дал согласие стать ее опекуном. Эти трое — миссис Мэннеринг, ее сын и его кузина, — в чью жизнь она была заброшена против своей воли, были связаны друг с другом сложными взаимоотношениями, о которых она ничего не знала, и чувствовала себя лишней в этом доме.

Наконец Домине поднялась, стараясь унять дрожь в коленях, и нечаянно увидела свое отражение в многочисленных зеркалах на туалетном столике. В первое мгновение она даже не узнала себя — что-то в ней изменилось, и девушка поняла, что тому виной брюки, одолженные Лили, — они придавали форму ее худеньким бедрам и стройным ножкам. Высокая округлая грудь туго натягивала ткань блузки, и Домине внезапно осознала, что из зеркал на нее смотрит уже не ребенок, а молодая женщина, и именно такой ее видел сегодня Джеймс Мэннеринг. Было ли это еще одной причиной его недовольства, ведь он не мог не понять, что ее уже не выставишь за дверь, как непослушную школьницу?

Она отвернулась от зеркала. Скоро придет горничная, чтобы застелить кровать и прибраться в комнате. После завтрака надо будет распаковать вещи, а прямо сейчас необходимо привести себя в порядок.

Девушка распустила волосы и принялась расчесывать их гребешком, удивляясь тому, что столь простое действие может принести облегчение и успокоить нервы. Она старалась не думать об откровениях Мелани, и все же один вопрос продолжал ее преследовать. Как теперь она могла оставаться здесь, зная, что ее считают приживалкой, что над ней просто сжалились? Она должна бежать отсюда, найти работу! О, насколько беспечным был Генри Фэрридей! Даже если бы он оставил ей немного денег, чтобы она могла закончить учебу, она бы справилась.

Домине была в процессе раздумий над тем, каким будет ее первый шаг, когда раздался стук в дверь. Думая, что это Лили, она крикнула:

— Входи! — и продолжила расчесывать волосы. Густые и шелковистые, они спадали блестящими волнами, обрамляя ее лицо, и привлекали внимание к большим темным глазам.

Но когда открылась дверь, на пороге появилась вовсе не Лили Манверс, и Домине сразу съежилась под хмурым и злым взглядом безжалостных голубых глаз. Мэннеринг закрыл за собой дверь, и девушка вскочила со стула у туалетного столика, раздосадованная вторжением в свои невеселые мысли. Она словно бы видела себя со стороны: красиво уложенные волосы не скрывали высохшие ручейки слез на щеках, и она откинула челку со лба, с мрачным предчувствием повернувшись лицом к нежданному гостю.

Мэннеринг запустил пальцы в свою шевелюру, затем довольно сухо произнес:

— Я хочу знать, что сказала тебе Мелани только что, на конюшенном дворе, и отчего ты помчалась сюда так, словно сам дьявол гнался за тобой по пятам.

Домине прижала ладонь к горлу и покачала головой.

— Я… я бы не хотела говорить об этом прямо сейчас, — выдавила она. — У меня… не было времени обдумать ее слова.

— О, ради бога! — воскликнул он. — Я догадываюсь, что она сказала!

Домине покраснела.

— Зачем тогда спрашивать? Вы должны знать, что я почувствовала, когда это услышала. Мелани не сделала ничего дурного, всего лишь прояснила вашу позицию. Теперь мне нужно время, чтобы прояснить свою.

— То, что ты узнала от Мелани, для тебя ничего не меняет, — отрезал он.

— Напротив, — неуверенно возразила девушка. — Я… я не могу больше здесь оставаться. Мне не нужна ваша жалость. Я вполне способна устроиться на работу и…

— Ты так думаешь? — с иронией поинтересовался он.

— Я знаю это.

Домине отвернулась, кусая губы, чтобы они прекратили дрожать. Такое с ней случалось и раньше в присутствии Джеймса Мэннеринга, но на этот раз предательские слезы никак не хотели отступать.

Воцарилась тишина, и Домине глубоко вздохнула, обрадовавшись передышке. Затем опекун произнес тихим голосом:

— Теперь я скажу тебе, что ты сделаешь, ладно? — По его тону было ясно, что он не потерпит никаких возражений.

Когда Домине не ответила, он продолжил:

— Ты забудешь каждое слово, что произнесла Мелани. Она не так уж бессердечна, ты убедишься в этом, когда узнаешь ее поближе, но, как и моя мать, она привыкла драться за то, чего хочет, и иногда забывает о том, что в мире есть люди, не похожие на нее.

Домине уставилась в пол.

— Вы не можете вынудить меня остаться здесь, — сказала она, не поднимая головы.

— Еще как могу, — сухо произнес он.

— Я для вас ничто, чужой человек. — Домине решительно взглянула ему в глаза. — Мне казалось, что вы будете только рады избавиться от своих обязательств!

Он сурово взглянул на нее:

— И что это значит?

— Я не хочу здесь оставаться в любом случае. С тех пор как я приехала сюда, я слышу только колкости и насмешки. Вам не надо притворяться, что ваша мама и Мелани огорчатся, если я уеду.

Он шагнул к ней, его глаза метали молнии — еще бы! — какая-то девчонка осмелилась перечить самому Джеймсу Мэннерингу! Возможно, он рассчитывал, что она безропотно согласится с ролью пешки на шахматной доске, которую по своей прихоти передвигает рука опытного игрока, размышляла Домине, притихшая и беспомощная. Теперь он обнаружил, что у нее тоже есть характер.

— Почему вы не оставили меня в монастыре? — печально спросила она.

— Потому, что я был настолько глуп, что решил, будто ты будешь рада покинуть этот сиротский приют ради нормальной домашней жизни, — в бешенстве процедил он.

— Здесь?

— Где же еще? А если ты все еще хочешь сбежать, тогда мне придется подумать, как помешать тебе, — заявил он. — И поверь мне, я найду какой-нибудь способ.