Елена Булганова - Мамина дочка

В полдень я уже входила в кабинет главврача. Все в этот день складывалось удачно: у Левитина был неприемный день, он в своем кабинете разбирал какие-то документы, а я даже не стала спрашивать разрешения. Просто открыла дверь и вошла в небольшой квадратный кабинет, заставленный стеллажами с книгами и просто бумагами. Леонид Анатольевич сидел за столом, тоже наполовину скрытый кипами бумаги. На незваную посетительницу посмотрел без раздражения, скорее, с любопытством.

— Здравствуйте, — сказала я.

Леонид Анатольевич прищурился близоруко, потом вдруг быстро-быстро моргнул пару раз — ресницы у него были как у Марка — и ответил:

— Здравствуйте, Сима.

Хоть на этот раз он не назвал меня «девочкой». Да и обращаться начал на «вы».

— Садитесь, — предложил доктор, а сам галантно привстал из-за стола. — Что-то случилось? Проблемы со здоровьем?

Я была рада и тому, что он сразу перешел к делу.

— Да, со здоровьем, Леонид Анатольевич. Только не у меня — у мамы.

— Что-то серьезное? — поспешил с вопросом главврач.

— Да. Очень. Питерские врачи от нее отказались. У меня теперь надежда только на вас.

Леонид Анатольевич собирался было присесть, но застыл на месте, услыхав мои рубленые фразы. И переспросил растерянно, собрав складками лоб:

— Женя больна? Что с ней?

Я стала доставать из сумки мамину карту, руки мои тряслись и комкали бумагу. Я положила тонкую стопку на стол доктора — и замерла в ожидании.

Леонид Анатольевич просматривал бумаги очень долго. Его лицо вроде бы ничего не выражало, губы плотно сжались, но по чему-то неуловимому в глазах я понимала — дело очень плохо. Когда каждая справка была просмотрена по два раза, он отложил карту в сторону и глухо произнес:

— Тут, полагаю, не все анализы, которые делают в подобных случаях. Да, Сима, я согласен, ситуация очень серьезная.

— Но что-нибудь еще можно сделать?!

— Симочка, поймите, если бы мы были всесильны… — завел главврач.

— Подождите, Леонид Анатольевич, я знаю, что вы сейчас скажете. Что вы не боги, да? Я знаю, что ваша жена тоже болела, вы лечили ее за границей, но даже это не помогло. Я ведь не требую от вас никаких гарантий. Но мамин врач сказал, что сделать операцию все-таки можно. Хотя бы попытаться. Но очень важно, чтобы ее сделал человек, которому не безразлично, что с ней будет, понимаете? Нужен врач, который верит в результат или хотя бы пытается верить! Поэтому я вас прошу, чтобы именно вы сделали эту операцию. Вы нам поможете?

Леонид Анатольевич молчал. Я просто проваливалась в пропасть отчаяния. Потом он все-таки сказал:

— Не знаю, Сима, что вам сказать. Операцию надо делать срочно, в ближайшие недели. Результат ее сложно предсказать. Пока ведь ваша мама работает и вполне неплохо себя чувствует? Так вот, в случае неудачи операция просто сократит ее жизнь.

— Но ведь ничего нет страшнее, чем бездействие! — не сумев сдержаться, закричала я. — Пусть так, но мы хотя бы попытаемся что-то сделать. Что толку доживать какие-то месяцы со смертельным страхом в душе? Я умоляю вас, Леонид Анатольевич, помогите! Сделайте это для нас с мамой и для себя тоже. Ведь вы этим все искупите!

Тут я увидела, как очки доктора поползли ему на лоб.

— Что именно искуплю, Сима? — спросил он.

— Я знаю, Леонид Анатольевич, что вы — мой отец, — ответила я и словно нырнула в пропасть.

На несколько секунд в кабинете установилась какая-то душная тишина, словно время вдруг остановилось. Леонид Анатольевич сдернул очки и разглядывал меня в упор. А я смотрела на него, стараясь не моргнуть и не отвести глаз. Потом он опустил взгляд на бумаги. И сказал:

— Оставьте документы, Сима. Через пару дней выйдет с больничного наш химиотерапевт, мы с ним все обсудим, и я немедленно с вами свяжусь.

— Я не могу, — смутилась я. — Я эти бумаги взяла потихоньку, понимаете? Нужно вернуть их в регистратуру. Мама скрывает от меня, что больна.

— Это не проблема, — поспешил перебить меня доктор. — Сейчас я сделаю ксерокопии. Посидите пока здесь, Сима.

И понесся к двери. Наверное, ему очень хотелось сменить обстановку. Вернулся он минуты через три. Сунул мне в руки бумаги, заложенные в пластиковый конвертик. Я встала и сделала шаг к двери.

— Подождите! — вдруг окликнул меня доктор. И торопливо приблизился ко мне. — Как вообще вы живете, Сима? Вам хватает денег?

Я смутилась и растерялась. Совершенно не ждала от него такого вопроса.

— Мама хорошо зарабатывает.

— Но это пока. Сима, вы же понимаете, она не сможет работать все время. На восстановление потребуется очень много денег. Если, конечно, все пойдет хорошо… Так вот, вы можете в любое время обращаться ко мне.

— Хорошо-хорошо, — закивала я. — Но пока я об этом даже не думаю.

Следующие несколько дней я прожила в каком-то лихорадочном состоянии. Дома каждое мгновение ждала звонка от Левитина, кидалась к телефону как безумная. Пряталась от мамы, боялась, что она начнет со мной разговор о своем состоянии, а я не смогу сказать ей ничего обнадеживающего. Впрочем, мама молчала, как партизанка. По-прежнему ходила на работу. Я тоже исправно просиживала по полдня на лекциях, хотя за все это время едва ли услышала из них хоть одно слово.

В понедельник с ночи зарядил дождь. Я сидела на лекции и почти засыпала под тихий перестук капель. Старалась руками фиксировать голову, чтобы в один прекрасный момент не стукнуться лбом о стол. Потом занятия закончились, и я на автомате побрела к выходу. В вестибюле вяло поругала себя за то, что снова забыла взять зонтик. А потом подумала: господи, какая разница. И вышла под дождь. До автобусной остановки пройти нужно было с десяток метров.

У дверей института стоял Марк. Я превратилась в изваяние.

Он стоял под большим черным зонтом, в какой-то дурацкой кепочке, а к длинному пальто теперь добавился зеленый шарф, почти скрывающий нижнюю часть лица. Каждая новая деталь делала его в моих глазах более чужим. Да, в первый момент я хотела убежать, пересидеть в институтской библиотеке. Но потом подумала: какого черта?! И пошла ему навстречу.

Марк ничего мне не сказал, даже не улыбнулся. Он просто протянул вперед руку с зонтом и укрыл меня от дождя. Мы стояли друг против друга — и молчали. Я думала о том, что, наверное, правы те, которые говорят, что время лечит. И чем сильнее любовный ожог — тем быстрее все перегорает. Чтобы осознать, что ты влюблен, необходимо хотя бы коротенькое расставание. Чтобы понять, что любовь прошла, нужна еще одна встреча. Вот раньше я думала, что умру, если когда-нибудь вновь увижу Марка. А теперь стояла рядом с ним — и ничего. Не знаю, о чем в ту секунду думал Марк. Возможно, нечто подобное приходило и в его голову.

— Мне рассказали про твою маму, — сказала я, чтобы вообще хоть что-нибудь сказать. — Прими мои соболезнования, Марк.