Чарльз Дэвис - Большой секс в маленьком городе

— Ну, надо быть благодарным за приятные мелочи, — сказал я, но он как будто не услышал.

— Она никогда не останавливается. И говорит очень громко. Такая громкая женщина, вы не представляете. И мне за это приходится платить. За честную и откровенную жену, которая говорит пару ласковых… как будто стреляет.

— Стреляет, вы говорите?

— Ну да, стреляет, — подтвердил он, потом мгновение колебался, но посмотрел на меня и хитро добавил: — Прямо-таки расстреливает.

По крайней мере, тетя Долорес была бы довольна. Ничто ее не радует так, как хорошие похороны, и мне всегда казалось, что мои будут ей особенно приятны.

— Никто не знает, как я много работаю, чтобы обеспечить моей жене тот образ жизни, к которому она хочет привыкнуть. Ее пара ласковых обходится очень дорого. Я днем и ночью ломаю голову, как бы мне вывернуться.

— Конечно, это очень трудно, — сказал я, торопясь его успокоить. Учитывая мои своеобразные обстоятельства, мне совсем не хотелось говорить о том, как что-то ломают и выворачивают. — Наверняка это для вас очень тяжело.

— Что? Что вы сказали?

— Я сказал, наверняка это для вас очень тяжело. И жена… и все остальное.

— Что вы об этом знаете?! — рявкнул он, разглядывая меня со все возрастающим недоверием.

— Ничего. Совсем ничего. Я просто… вы же сами сказали… Я хочу сказать, ваш президентский пост. Наверняка это… очень сложное дело. Я вам правда сочувствую. Правда-правда.

— Правда? — Для ПП это явно было что-то новое. — Серьезно?

— Так серьезно, что вы даже представить себе не можете, — убежденно сказал я.

— Тогда вы понимаете, почему мне приходится изучать эти вопросы в моей «методичке»? Исследовательский практикум. Знаете, это все очень секретные документы. Совершенно необходимые для моих исследований. И очень дорогие. Очень дорогие, очень необходимые и очень секретные. Не для чужих глаз. Не для журналистов, например… если сказать первое, что приходит в голову… Вы же понимаете, да?

— Конечно, понимаю, — сказал я. Если это приходит ему в голову, а не мне, то пусть говорит что угодно. — Я с радостью верну вам любые необходимые для ваших занятий документы, которые я мог невольно, совершенно случайно и непредумышленно забрать. И еще позвольте мне выразить глубокое сожаление этим происшествием с собаками, но это был чистый несчастный случай. Не может быть и речи, что кто-то против вас злоумышлял. Я вас уверяю, мне бы и в голову не пришло препятствовать вашему проезду.

Сначала он как будто был озадачен, словно бремя коррупционных исследований и подкаблучного существования ослабило его память, но потом его лицо просияло.

— А, вы об этом! Даже не берите в голову. Все кончилось очень хорошо. Дипломаты очень смущены и выражают готовность посодействовать нам в нескольких проектиках, если только в прессу не просочатся сведения об их собаках. Мне кажется, это может плохо сказаться на их карьере. Знаете, жуткая вещь — эта пресса.

— Не сомневаюсь, — сказал я, а душа у меня ушла в пятки. Говорить о прессе было ничуть не приятнее, чем о выворачивании и ломке.

— Во всяком случае, у меня-то с прессой все в порядке, — добавил он, как будто уступая по какому-то ключевому вопросу дискуссии.

— Я вам верю, — поспешно сказал я. — Демонстрации не требуется.

— Демонстрации? Кто это еще устраивает демонстрации? Опять этот БЛЮС? Я им устрою. Они у меня попляшут и по-английски, и по-американски! Разделаю, как бифштекс, а потом поджарю, как гамбургер. Не люблю я демонстрантов. Возмутительные типы.

— Никто не устраивает демонстраций. Во всяком случае, здесь. Во всяком случае, я. Мы вообще-то говорили о прессе.

— Ах, о прессе! Да, у меня-то с прессой все в порядке. Она понимает свой долг. Но вот эти иностранные журналисты… Суют нос куда не надо, пишут всякие гадости о кристально чистых людях, которые не желают, чтобы о них писали гадости. Знаете, никакой личной жизни.

— О, это ужасные люди! — выдохнул я, чуть не в истерике от радости. — Спасибо. Спасибо вам огромное.

Я дернулся вперед, целясь поцелуем в его ботинки, но он поспешно отскочил.

— Я рад, что вы понимаете. Значит, вы могли бы вернуть мне тот документ…

— Непременно, — выпалил я. — Немедленно.

Я так и сделал сразу же, как только меня выпустили. Если бы у меня было время поразмыслить о своем положении, я бы ни за что не подумал, что все может так хорошо закончиться. Но, как видно, мое сочувствие к незавидному положению деспота-подкаблучника и готовность вернуть его список с расчетом подкупов побудили ПП к акту милосердия, и меня освободили в тот же день. Больше того, вернувшись на службу, я с изумлением обнаружил, что за время отсутствия меня повысили. ПП, довольный тем, что я дал ему рычаг для давления на дипломатов, приказал продвинуть меня по карьерной лестнице. Я по-прежнему скромный клерк, но уже не такой скромный, как раньше.

Естественно, я уже не делал вылазок на территорию свободного предпринимательства и довольно резко отшивал тех дипломатов, которые впоследствии наводили справки о «Веселом собачнике». Выгуливать собак — это слишком ненадежный способ обогатиться. И вообще, кому нужно это богатство? Достаточно приятно пахнуть и мало работать, наслаждаться солнцем, веселиться с друзьями, вкусно есть и без труда входить в Дом Низких Женщин — если, конечно, такие развлечения вас интересуют. Чума на ваши деньги! Я счастлив сам по себе, когда просто гуляю с собакой — то есть со своей единственной собакой.

Когда тетя Долорес силой пробилась на место заведующей хозяйством в пансионате для престарелых «Счастливая долина», меня немного встревожила судьба его обитателей. Пожилые люди немощны, даже если они богаты, и мне думалось, что навлекать на них тетю Долорес значило омрачить их последние годы. Однако я оказался совершенно не готов к тем последствиям, которые ее назначение имело для моего собственного душевного спокойствия.

Пожалуй, вы думаете, зачем вообще на Санта-Маргарите-и-Лос-Монхес устроили «Счастливую долину». Если вы когда-нибудь бывали у нас на острове, вы наверняка заметили, что у нас повсюду преобладает праздношатающаяся молодежь. У нас не так много старых маргамонхийцев, а тех, кто успел состариться, во-первых, недостаточно, а во-вторых, не затащишь в гериатрическое гетто, согнав с насиженного места. Я не знаю, как там у нас обстоят дела со средней продолжительностью жизни, но в любом случае она не имеет прямого отношения к делу. Маргамонхийцы слишком любят жизнь, чтобы зря терять время, пока она продолжается, и, как правило, просто живут, как живется, пока не умирают, до конца оставаясь неотъемлемой частью общества. Но «Счастливая долина» предназначалась не для маргамонхийцев.