Серж Жонкур - Сколько раз приходит любовь

После пятнадцати лет совместной жизни есть вопросы, которые себе больше не задаешь, как и есть вещи, которые происходят сами по себе. Некоторое время мы больше не разговариваем, как будто завершили круг, исчерпали все сюжеты. И было бы нечестно делать какие-то усилия нарочно — мы их и не делали, даже не делали вид. Все проходило мирно, равнодушие — совершенная форма естественности. Когда в семье слова уже больше ничего не значат — это знак, что основное сохранено, молчание это гарантирует, и надо только выполнять свои маленькие обязанности, вести свою партию в том, что надо делать, — каждый свою, каждый в своем углу. Ты видишь, этого пренебрежения мне и недоставало, именно поэтому я и вернулся — к этой лени, к этому естественному состоянию, к которому мы привыкли, к этому абсолютному отсутствию усилий. Одиночество — наша самая крепкая связь, каждый проводит вечер в своем углу, вместе только едим, и то каждый со своим подносом, ты — уткнувшись в книги, я — в телевизор. Нас объединяет только вкус еды, в остальном у каждого своя тарелка. В начале нашей семейной жизни мы ездили на мотоцикле — три часа езды к твоим родителям, пять к моим; проводили так выходные, мчались по дороге, крепко закрыв рты, перед отъездом заправляли полный бак, чтобы не останавливаться, крепко держались друг за друга, но не разговаривали.

И знаешь, если бы сегодня вечером я делал тебе предложение, я бы сказал именно это: больше всего мне не хватало твоей манеры не заботиться обо мне, отстраненности, которая меня окружает, высшего забвения наших тел, которые больше не смотрят друг на друга. Наш дом — это полная картина супружеской пары, утратившей все иллюзии, — здесь чувствуется равнодушие, приятное и безболезненное, как ладан, и я не то что счастлив в этой атмосфере, в любом случае счастье — не цель сама по себе, и его недостаточно, чтобы я остался, просто здесь я такой, какой есть, естественный, без притворства.

Я возвращаюсь читать свои журналы под твои телефонные разговоры, ты разговариваешь в комнате рядом, я даже не прислушиваюсь, в то же время твое присутствие меня успокаивает, просто сама мысль, что ты здесь. Я возвращаюсь, чтобы забыться в твоем присутствии, иногда ты в другой комнате, иногда ты здесь, и эта неопределенность мне подходит. Можно так и жить, что мы и делали до сих пор, впрочем, многие так и живут, строя планы на короткий срок, решая, что делать завтра или что приготовить на ужин, в остальном день пройдет как предыдущий, совершенно также — каждый на своей работе, которая диктует свои правила, рабочие дни проходят без импровизаций, можно лишь улучить подходящий момент, чтобы спуститься вниз и выкурить сигарету. Как хорошо знать, что жизнь имеет смысл и что с ним свыкаешься. Это высшая форма поведения — ничего не бояться, ну разве что небольших огорчений, как у всех. И если ты зеваешь, мне хочется спать.

Сегодня вечер просто идеален — на улице грозовой ливень, который еще больше изолирует нас от всего мира, созерцание этого спектакля нас объединяет, можно подумать, что он устроен специально. Выливаются целые потоки воды, это один из тех потопов, с которыми можно только смириться. На улице как будто выжимают белье, с неба падают струи воды, настолько плотные, что не видно домов напротив, — стена воды, так редко бывает. Хорошо быть здесь, просто стоять у окна, чувствовать, что существуешь, наслаждаться моментом. Ты выключила телевизор из-за старой приметы, как будто в городе в грозу молния может повредить электричество, но достаточно выключить свет, и это отведет несчастье. Долгое время твои мании вызывали у меня желание спорить, бороться с ними; мы ссорились по любому поводу — плохо закрытый холодильник, открытый кран, носок, валяющийся на полу, могли вызвать массу замечаний. По сути дела, мы только это и делали в течение многих лет — противостояли друг другу, а насколько проще было бы не замечать друг друга. Но нет, мы упорствовали, любое «да» и «нет» вызывало у нас раздражение, особенно «нет». И только теперь мы поняли. Уже некоторое время я ощущаю, что мы находимся в непроницаемой зоне, наступила фаза, когда супруги уже не вместе по-настоящему — вместе, но одиноки, одиноки, но вдвоем.

Мы смотрим в окно, все огни погашены, молнии освещают гаснущий день; я чувствую, что завороженность смешивается в тебе со страхом; если бы я был один, я оставил бы окно открытым, чтобы вдохнуть запах мокрой земли, омытых тротуаров. Я вижу, с каким сожалением ты смотришь на свои цветочные ящики на балконе, на прибитые дождем головки белой петунии; маленькие ручейки стекают по гладким листьям плюща. Этот хрупкий садик в миниатюре меня умиляет, я вижу в нем частичку тебя, ты беспомощно смотришь, как его треплет ливень, ты приближаешь лицо к стеклу, как будто хочешь с ним поговорить, и вдруг очень яркая вспышка молния освещает двор, бьет стальным прутом в окно. Твоя рука инстинктивно хватается за мое плечо, как будто я сильнее, и некоторое время мы так стоим, перед завесой дождя, мы замерли, охваченные возродившейся иллюзией, мы вдвоем.

Поезд петляет между залитыми солнцем холмами, затем, ближе к Иль-де-Франс, путь выпрямляется, деревья окаймляют его все более ровными рядами, между которыми мы скользим в наступающих сумерках. Чем ближе к столице и дальше от отпуска, тем тяжелее становятся взгляды, холоднее кондиционер, в вагоне смолкают разговоры, люди сидят обособленно, заранее оглушенные мыслью о возвращении, думают, что уже через час они снова окажутся сами с собой, войдут в круговерть своей судьбы, потому что после пяти часов, проведенных в поезде, надо будет сесть в метро, или на электричку, или на автобус и полностью окунуться в повседневную жизнь, вновь обрести все отличительные черты своего быта, за неимением лучшего ходить тысячу раз исхоженными путями, но только это и важно — вернуться домой, подумать, прежде чем вставить ключ и открыть дверь, а вдруг впереди ждет какой-то сюрприз, а вдруг… Но вместо этого «вдруг» вновь обретаешь привычные вещи, которые ты так легко забыл, пока длился отпуск, — свой диван, кровать, телевизор, потом обнаруживаешь, что и люди не изменились; и очень быстро ты снова вживаешься в свои декорации, оказываешься, как и прежде, среди всех этих оставленных вещей и наконец чувствуешь себя как дома, потому что в глубине души каждый признает, что лучше всего чувствуешь себя именно дома…

Я всегда переживал возвращение в город как наказание, даже когда был ребенком, это было для меня испытанием, противоположным тому чувству освобождения, которое овладевало мною при отъезде. Чаще всего мы возвращались в машине, и с заднего сиденья я наблюдал за другими автомобилями, попавшими в пробку. Мы медленно двигались целые километры, двигались молча и в конце концов даже выключали радио, устав от бесконечных новостей и рекламы. У меня оставалась единственная иллюзия, смутная надежда увидеть в машине в соседнем ряду девочку и вместе с ней двигаться в общем потоке, очень медленно. Иногда я замечал такую девочку, обязательно хорошенькую — из тех, про которых думаешь, даже в двенадцать лет, что в них можно влюбиться, но тут пробка либо рассасывается, либо наш ряд перестает двигаться вообще, и девочка терялась.