Джина Кэйми - Измены

Если Главная мать была командиром в их духовной крепости, то сестра Тереза была сержантом-инструктором души. В ее обязанности входило лишить новобранцев их индивидуальности и преподносить им в соответствии со строгими правилами и инструкциями монастыря первые уроки. Но по выражению ее лица было ясно, что она чувствовала удовлетворение от своей работы.

— Пошли со мной, — бесцеремонно сказала она.

Лорис охватил неожиданный ужас, и она вцепилась в платье мисс Прескотт.

— Пожалуйста, не оставляйте меня здесь, — умоляла она, держась за нее как за единственное спасение. — Пожалуйста, верните меня обратно к маме. Пожалуйста!

— Лорис, ты мне обещала хорошо вести себя, помнишь? Ты не знаешь, как плохо станет твоей маме, когда я ей расскажу о таком твоем поведении?

— Я буду хорошей!

Отпустив платье Прескотт, Лорис попыталась разгладить складки, которые она помяла.

— Пожалуйста, не говорите маме! Я буду хорошей — честно, буду!

Чтобы доказать это, она поспешила за сестрой Терезой, которая нахмурилась еще больше из-за ее невыносимого поведения.

— Одно слово для предупреждения, Касталди, — сказала Главная мать, подвигаясь на стуле. — Мы рады тебе, как любой другой душе, независимо от того, молишься ты перед обедом или нет. Но, чтобы получить милость Божию, ты должна будешь трудиться и молиться вдвое больше других девочек.

Лорис беспомощно уставилась на нее: она совершенно не понимала, о чем говорила Главная мать. Та объяснила:

— Так как ты родилась, чтобы соединить непосвященных в святое таинство брака, Дьявол уже поставил на тебе свою отметину.

Почувствовав стыд, который она вряд ли поняла, Лорис последовала за Терезой.

Темные волосики над губой Терезы ощетинились, когда она неодобрительно кудахтала.

— Какой стыд!

В поисках источника своего стыда, Лорис посмотрела на себя в одинокое зеркало, висевшее над рядом раковин. Она сидела на табурете в общей ванной комнате, ослепленная блеском белоснежных кафельных стен и пола. По остальным трем стенам располагались «стойла», достаточно большие, чтобы принимать душ; они разделялись белыми коттоновыми занавесками, которые закрывались при мытье.

Продолжая неодобрительно ворчать, сестра Тереза подошла к шкафчику, висевшему над одной из раковин, и достала полотенце, маленькую миску и длинные ножницы. Она набросила полотенце на плечи Лорис и поставила миску — днищем вверх — на голову.

— Не шевелись.

Лорис была слишком подавлена, чтобы разговаривать или двигаться, а так как миска закрывала ей глаза, она даже не могла ничего увидеть. Она почувствовала, что монахиня взялась за один из ее локонов и оттянула его, затем услышала ужасный звук режущих ножниц. Через несколько минут все ее волосы лежали на кафельном полу. Монахиня сняла миску. Зная, как расстроится мама, когда увидит ее обстриженные волосы, она расплакалась.

— Прекрати немедленно плакать, Касталди!

Плоской стороной ножниц монахиня сильно ударила ее по пальцам. От шока и боли Лорис закричала. Ужас и страх заморозили ее слезы.

Быстро положив ножницы и миску в шкафчик, она достала необходимые для мытья предметы и повела ее к душу, все время читая нотацию о грехе тщеславия. Она была ошарашена, когда ребенок начал раздеваться перед ней с бесстыдством дикого язычника.

— Твоя мама не учила тебя, что ты никогда не должна снимать свою одежду перед другой живой душой?

Сопя, Лорис покачала головой.

— Тогда мы научим тебя настоящему христианскому пути разоблачения.

Она бросила Лорис грубую белую полосатую сорочку.

— Натяни ее через голову, руки оставь внутри.

Лорис сделала, что ей сказали: она уже не отваживалась на какие-то самостоятельные поступки, хотя не видела смысла во всем этом.

— Теперь ты можешь снимать свою одежду, не теряя при этом своей скромности. — Сестра одобрительно кивнула и стала готовить воду — Зайди под душ и хорошенько потри и — нет! — испуганно закричала она, когда Лорис стала снимать сорочку, перед тем как встать под душ. — Она должна быть на тебе! Разве ты не знаешь, что это смертельный грех смотреть на свое обнаженное тело?

Лорис непонимающе уставилась на монахиню. Такая концепция греха была совершенно ей неизвестна.

— Но как же я могу мыться в одежде?

— Надо научиться.

Она подождала, пока Лорис опустилась в почти обжигающую воду и протянула ей тряпку, намотанную вокруг куска коричневого щелокового мыла.

— И всегда пользуйся тряпкой. Никогда не касайся своего тела голыми руками, иначе ты подвергнешь опасности свою бессмертную душу.

Мыться под прилипающей мокрой сорочкой было намного труднее, чем раздеваться под ней, а сестра Тереза следила из-за занавески, чтобы Лорис не дотрагивалась до своего тела. Лорис удивлялась, в какое сумасшедшее место она попала.

Надев повседневную униформу — темно-зеленый джемпер и рыжевато-коричневую блузку с длинными рукавами, — Лорис последовала за всеми остальными ученицами на обед. Ее посадили за первый из четырех длинных, узких столов, которые стояли по всей длине трапезной. Ученицы сидели в возрастающем порядке, начиная с первого класса по восьмой. Монахини, ответственные за каждый класс, сидели за отдельным столом, который стоял на возвышении и давал полную возможность наблюдать за своими подопечными. Во время еды они постоянно делали замечания.

Лорис быстро узнала, что разговаривать за столом было запрещено, а скрести вилкой по тарелке было большим нарушением. Запуганная той странной средой, в которую попала, она на беду еще и опрокинула свою еду. Она поймала себя на мысли, что очень трудно радоваться жизни, когда повсюду нарисованы сцены страдания и боли.

Огромное распятие доминировало на стене, над столом монахинь. Скорчившееся от боли тело Христа отвратительными настоящими гвоздями, пробитыми через его руки и ноги, было подвешено для пыток. На противоположной стене висел образ Иисуса, обнаженного и связанного. Длинные красные рубцы от побоев покрывали его худую грудь и спину; ярко-красные капли крови падают с тернового венца ему на лицо.

Прямо перед глазами Лорис был портрет, который еще больше пугал и окружал таинственностью. Она узнала в одинокой леди в белой одежде и бледно-голубой мантии Мадонну, потому что у ее мамы тоже была такая картина. Но на ее образке Мадонна держала на руках маленького Иисуса и была счастливой, а на этой глаза выражали неодолимую печаль и тоску. И ее сердце было проткнуто семью длинными ножами.

— Касталди!

Лорис окаменела, услышав свое имя, прозвучавшее невыносимо громко в создавшейся тишине. Сто тридцать семь пар глаз обернулись посмотреть на нее, заставляя съежиться от смущения.