Карин Либо - От греха подальше

После трех попыток фургон все же тронулся с места. Но было уже поздно. За исключением коровы, которая теперь бегала взад и вперед за забором, только они оставались еще на пустынном участке проселочной дороги. Все давно отправились на юг, но торнадо, зависнув на мгновение, двинулся поперек дороги, перерезая путь фургону Виктории. Отступать было некуда, оставалось ехать строго на север, и девушка припомнила, что где-то там находится грунтовая дорога.

Она сдала назад, развернулась, включила переднюю передачу и выровняла машину. Роун без напоминания пристегнул свой ремень, и Виктория вдруг сообразила, что сама она забыла пристегнуться. К черту ремень! Если торнадо сомнет фургон в лепешку, ремень ей вряд ли поможет.

Асфальт вскоре сменился гравием, затем простым грунтом. Потом дорога исчезла вовсе, окончившись у берега ручья.

Роун посмотрел в заднее стекло.

— О черт. Он идет прямо на нас. — В его возбужденном голосе вдруг послышались нотки беспокойства.

— А ты как думал?!

— Ну и что мы будем делать?

Она выключила двигатель.

— Ничего. Фургон — наше единственное укрытие, поэтому мы будем сидеть здесь и молиться, чтобы смерч нас не убил.

Мелкий град забарабанил по крыше фургона.

— Может, нам надо перебраться глубже в салон, подальше от окон, — предложил Роун, впервые проявив некоторое понимание обстановки.

«Неужели он не боится?» — подумала Виктория, вцепившись пальцами в сиденье и пытаясь унять дрожь во всем теле.

Ветер ревел неистово, сотрясая фургон, потоки дождя и града обрушивались сверху, создавая впечатление, будто они с Роуном очутились под гигантским водопадом. Им здорово повезет, если отделаются одними только разбитыми стеклами. Пожалуй, Роун прав, предлагая перейти глубже в салон.

Роун уже опустил свое сиденье и с ловкостью кота перебрался через него, а затем помог Виктории. К ее досаде, у нее это получилось менее грациозно, и она упала на колени к Роуну. Он обхватил ее за талию и придержал, пока она не нашла себе опору. Как ни была она сердита на него, теплота его прикосновения показалась ей бодрящей в эту минуту опасности, и она пожалела, что ей пришлось отстраниться.

Град тем временем стал крупнее, размером с двадцатипятицентовую монету. Прыгающие вокруг градины напоминали воздушную кукурузу, но барабанили по фургону с грохотом, похожим на очереди крупнокалиберного пулемета. Поток дождя и града стал сплошным, и Виктория, взглянув в заднее стекло, не увидела торнадо. Но это вовсе не означало, что его там не было.

Оглушительный раскат грома потряс фургон, и Виктория больше не смогла сдержать своего испуга. Часто и прерывисто дыша, она дрожала и, чтобы унять дрожь, обхватила колени руками. Она снова чувствовала себя двенадцатилетней девочкой — беспомощной, охваченной ужасом.

Рука Роуна легла ей на плечо.

— Успокойся, Вик, с нами ничего не случится. Я уверен, что это не так страшно, как тебе кажется.

«Слова воистину невежественного болвана», — захотелось ей сказать. Он и в самом деле не имел понятия, какая опасность им угрожала. Но, как ни странно, ей понравилось, когда его руки крепко обняли ее. Ей захотелось прильнуть к его широкой груди, уткнуться лицом в мягкую ткань футболки, унять свои страхи, растворившись самой в запахе сильного мужского тела.

Именно это она и сделала. Когда град достиг размеров мяча для гольфа, грохот ударов по крыше стал невыносимо оглушительным и ветровое стекло начало трескаться, она перестала думать о своем поведении. Виктория страстно пожелала поверить в миф о том, что сильные мужские руки способны защитить ее от опасности. Роун покрепче прижал ее к себе и погладил по волосам, бормоча всякую успокаивающую бессмыслицу.

— Я не знал, что ты так испугаешься, — сказал он, когда она перестала дрожать. — Зачем ты преследуешь грозы, если их так страшно боишься?

— Я делаю это не из любви к острым ощущениям.

— Тогда зачем? — опять спросил он.

Она помедлила с ответом. Ей было приятно в его объятиях, и рассказ о том, о чем он хотел узнать, мог разрушить это ощущение безопасности и покоя. Тут она вспомнила, что он был виноват в том, что с ними случилось: ей бы не понадобились его ободрение и утешение, если бы они выехали вовремя, пока путь к отступлению еще не был отрезан. Теперь уже не имело значения, хочет она рассказывать ему эту проклятую историю из своей жизни или нет. Но она должна была это сделать, должна дать ему понять, как близко от беды они очутились. И она решилась, заговорив негромким, несмотря на шум ливня, голосом:

— Однажды весенним вечером, когда мне только-только исполнилось двенадцать, у нас случился торнадо. Совершенно неожиданно. Мы ничего о нем не знали, пока не услышали предупреждения по радио. Мне пришлось в грозу выбежать из дому, чтобы предупредить отца. Он распахивал поле на тракторе и ничего не знал. Я уже была в нескольких сотнях шагов от отца, когда что-то ударило меня по голове. — Она проглотила подступивший к горлу ком и продолжала: — Видимо, какой-то летевший обломок, может, ветка дерева, я так и не узнала, что это было. Не успев добежать до отца, на несколько секунд я потеряла сознание, а когда очнулась, трактора не было. Моего отца тоже нигде не было.

Роун ничего не сказал. Единственным признаком того, что он вообще слушал ее рассказ, было легкое посапывание.

Она замолчала, не вполне уверенная в том, что хочет рассказать ему все подробности этой страшной истории. Но разговор отвлекал ее от того, что происходило за окнами фургона, и она продолжила, пытаясь не думать о том, что, возможно, зря открывает ему свою тайну:

— Когда потрясение от гибели отца прошло, меня охватила настоящая ненависть к метеорологам, которые не предупредили нас вовремя о надвигающемся торнадо. А потом я начала задаваться вопросом, почему смерч унес моего отца, но не тронул меня. Все это превратилось в настоящую одержимость. Я хотела знать все о торнадо и прежде всего научиться предсказывать его рождение. Я надеялась, что мои старания однажды спасут кому-то жизнь. Но независимо от того, сколько гроз я наблюдала — а это уже не один десяток, — я каждый раз вспоминаю тот день, то чувство беспомощности и страха…

Он погладил ее плечо.

— Мне очень жаль.

Она отвергла его попытку утешить ее.

— Я не ищу жалости. Ты хотел понять, поэтому я тебе рассказала.

— Кроме всего прочего, я понял, что ты очень смелая.

— О, только не надо таких слов.

— Нет, это действительно так. Допустим, я способен совершать множество отважных поступков, но только потому, что я не боюсь. Ты же, наоборот, побеждаешь собственный страх, значит, ты в сотню раз смелее меня.

— Меня совершенно не волнует, считают ли меня смелой или нет. — Она подумала, а потом добавила: — И такая между нами разница. Причем большая.