Александр Ежов - Преодолей себя

— За Настину юбку держаться надумал? Ну, дерись, держись. Посмотрим, что у тя получится.

— Люблю ее, Геша. Сильно люблю.

— Люби, люби. Да вот она тебя, видать, разлюбила.

Федор насторожился. К чему это клонит Блинов? Что он знает?

— Куда ты ей такой нужен? — продолжал Гешка.— Увечный, безрукий? Поди, другого кавалера завела?

— Кого ж? Скажи, если знаешь.

— И скажу. В партизанах у ней там немец какой-то был.

— Это ты зря, Геннадий. Какие в партизанах немцы?

— Были, говорят, и немцы. Те, что супротив Гитлера... А?

— Это уж дудки. Не верю я этим побасенкам. Не верю!

— А кто ей крыльцо ладил? Знаешь об этом?

— Откуда ж мне знать?

— Вот и наматывай на ус. — Гешка загоготал, запустил пятерню в рыжие волосы. — Есть тут один плотник такой. В партизанах был, но сердечко у него начало шалить, когда отряду туго было. Так вот он по женской части настоящий мастак. Эй, Марья,— позвал Гешка жену,— расскажи-ка рогоносцу, как Костя Сапрыкин красивым вдовушкам головы вскруживал.

Марья показалась из-за двери, зыкнула на мужа:

— Нашел, о чем спрашивать! Иди у самого и спроси. А Федора не мучай. У него и так на душе кошки скребут. Не терзай человека!

— Ну что, давай договаривай, чтоб ясно было,— потребовал Федор и строго посмотрел на Блинова.

На Гешкином лице расплылась неприятная улыбка. Глаза, серые и пронзительные, в каком-то сатанинском прищуре, тоже смеялись.

— Бабе поверил? — выдавил два слова Гешка и злобно выбросил плевок в дальний угол. Помолчал и добавил:— Живи, как хошь,— твое дело. Но смотри, как бы она, твоя красотка, тебе подарочек не принесла. Люди-то что говорят?

— А что? — насторожился Федор.

— Поживешь — узнаешь.

Беспокойно стало на душе у Федора. Он хотел что-то сказать Гешке, сказать о том, что с Настей все уладил, что простил ее,— хотел сказать, но ничего так и не сказал. Гешкины слова вертелись в голове, он не мог избавиться от навязчивых раздумий, почти не слушал Блинова, механически, по инерции поддакивал ему, во всем соглашался. Пил самогон, пьянел. Сидели они допоздна, а как легли спать — потом не мог вспомнить.

Федор проснулся рано и не сразу понял, где находится. Лежал на полу, под голову была подброшена подушка. Голова разламывалась. Во рту было гадко, и хотелось пить. Федор смотрел в потолок, оклеенный старыми, уже пожелтевшими от времени газетами, и в душе проклинал себя за вчерашнюю выпивку. «Нет, так не годится,— думал он,— недолго и под откос пойти. А скатишься, упадешь — подняться трудно будет. Да и вообще можешь не подняться — пропадешь ни за что А узнала бы Настя, что напился до такого скотского состояния, что подумала бы?» Воспоминания о вчерашнем дне возвращались отрывочно, спутанно и непоследовательно. Вспомнил, что Гешка непочтительно отзывался о женщинах, что-то нехорошее говорил о Насте. А что? Припомнить Федор не мог. Виновата ли Настя? Возможно. Она и сама призналась в своей вине. А в чем виновата — Федор так толком и не мог понять. Может, виноват он сам. Когда лежал в госпитале, долго не писал жене писем. Боялся. Написал всего два письма. Не исключено, что не дошли до адресата. А может быть, и получила, а теперь говорит, что не получала, чтоб себя оправдать. А если не получила? Решила, что он, Федор, умер, пропал безвестно, а раз сгинул — ждать некого. И подвернулся другой. Так кто же? Кто это мог быть?! Федор, как ни напрягал память, вспомнить не мог. Ведь Гешка намекал, что кто-то крыльцо чинил. Ага, теперь вспомнил — Костя Сапрыкин. Костя, Костя... Это тот Костя, что живет в Ивановском, мальчишка желторотый? Теперь, поди, подрос. Нет, Костя тут ни при чем. Не могла же Настя с каким-то сопляком любовь крутить. Не могла...

Так он лежал на полу и думал. Было тихо. Но вот скрипнули половицы. Федор насторожился. В боковушку, где он лежал, заглянула Мария. И только теперь он понял, что ночевал в чужом доме, у Блиновых.

— Не спишь? — спросила Мария.

— Да вот, проснулся. Геннадий где?

— Сидит на кухне, тебя поджидает.

Федор встал. Тело разламывало. В пальцы, которых на самом деле не было, впивались

тысячи мельчайших иголочек, он хотел стряхнуть эту боль, избавиться от нее — и не мог. Понял — кусается война.

Гешка сидел за столом, мутные глаза бесцельно блуждали. Казалось, что был зол на то, что ничего не осталось на опохмелку. Загромыхал костылями и сиплым, пропойным голосом прокричал:

— Маруха! Где ты? Холера персиянская...

— Что ругаешься? — одернул его Федор и сел на скамейку.

— Это я так, любя.

Федора передернуло. Было неприятно слушать Гешкины ругательства,— он чувствовал,

что назревает скандал, и хотел было подняться и уйти, но Гешка вцепился пятерней в плечо и усадил на место:

— Ты, друг, не уходи! Без тебя — пропал. Когда гость в доме, она мягче, баба-то. Самогон у нее упрятан — сам черт не найдет.

Мария не показывалась. А когда вошла, Гешка перестал ругаться, ласково поглядел на жену:

— Машенька, голубка! Пожалей нас, грешных, найди бутылочку. Ради гостя дорогого...

— Только что ради гостя. Для тебя бы — ни за что! Но самогонка-то вся кончилась. Откуда возьму?

— Есть еще бутылка. В подызбицу спрятала... Поищи, пошуруй.

Долго уламывал жену, обещал достать на костюм хороший отрез, каялся, умолял. Мария, казалось, была непреклонна. Молча вышла из кухни, спустилась в подвал. Гешка сразу повеселел:

— Она, баба-то, у меня добрая. Только ключик подобрать к ней надо. Иногда и поругаешь на пользу, а вдругорядь словно бисер по бархату перед ней рассыплешься. Упряма чертовка! Тряпки любит. Привезешь что поцветастей — глаза разгорятся. Вот так и живу...

Из-под пола показалась Мария. Искрометно взглянула на мужа:

— Что язык распустил?

— Да ничего,— заулыбался Гешка,— хвалю тебя, Машута, не нахвалюсь.

— Знаю, как ты хвалишь и кого хвалишь,— и поставила бутылку на стол. — Последняя. Больше не проси, ничего не будет.

— Эге! — Гешка погрозил ей пальцем. — Последнюю завтра достанешь, а сегодня день только начался. Принесешь еще.

Он стал разливать по стаканам. Рука дрожала — и в Федоров стакан он перелил, самогон на столе образовал мутноватую лужицу. Гешка сноровисто слизнул ее языком, слизнул вприхлеб.

— Чтоб не пропадало. Как-никак добро. Давай, дружок, по махонькой.

— Не буду,— решительно отказался Федор.

Гешка поставил свой стакан на стол, с удивлением поглядел на гостя.

— Да ты что, с больной головой поедешь?

— Не буду — и баста!

Федор решительно встал, попросил холодной воды, долго и жадно пил маленькими глотками. Выпил до дна, поблагодарил Марию. Процедил сквозь зубы:

— Пойду.

— Куда пойдешь-то? — спросил Гешка.

— В больницу пойду.

— Это к ней, к Насте?

— К ней.