Дороти Хайтон - Призрак остается в прошлом

— А вы? — спросил Патрик, и она невольно взглянула на него, потом снова отвела глаза.

Патрик сидел вполоборота к ней, одна рука его была закинута за спинку скамьи, длинные ноги вытянуты. Его присутствие стесняло и даже пугало девушку. Странное сходство… Звук его голоса, блеск волос, манера двигаться — все напоминало ей о событиях двухлетней давности, что заставляло ее душу метаться между чувствами любви и ненависти.

— Давайте поговорим о чем-нибудь, — сказал он беспечно. — Что вы делаете в Венеции? Учитесь?..

Рядом со скамьей росло фиговое дерево. Антония задержала свой взгляд на его гладкой серой коре, темно-зеленых листьях, через которые солнечный свет просачивался на гравий. Когда Антония приехала в этот дом, дерево было таким красивым, что она решила нарисовать его. Но теперь девушка не могла смотреть на него, так как считала, что оно всегда будет напоминать ей об этой встрече с Патриком.

— Нет, — прошептала она. — Я поехала домой, как только мне разрешила полиция. Вернулась в Штаты, не закончив курса во Флоренции. Работала для отца, разыскивала кое-что для его книги, которую он писал несколько лет. Папа — специалист по истории искусств. Джордж Кэбот. Вам говорит что-то это имя?

— Да, конечно, — ответил Патрик, гадая, гордится ли она своим отцом. Имя было широко известным, но он никогда не читал ни одну из его книг. Он не увлекался современным американским искусством, поскольку его всегда привлекала эпоха итальянского Возрождения.

— Ваши родители еще живы?

— Да, — отозвалась Антония.

В течение тех месяцев, когда она работала для отца, девушка видела его больше чем когда-либо, но ей не удалось лучше узнать его. Будучи замкнутым по натуре, Джордж Кэбот жил и дышал только своей работой, у него никогда не было времени и внимания для жены и дочери.

Ее мать, Аннет Кэбот, жила также в своем внутреннем мире. Все, что ее волновало, была светская жизнь. Аннет Кэбот работала в местных благотворительных обществах, сидела в комитетах, обедала и ужинала с важными и влиятельными людьми.

Родители Антонии были живы, но отделены от нее барьером почти таким же сильным, как и смерть: безразличием.

Патрик, глядевший на ее бледное лицо, гадал, о чем она думает, почему ее глаза стали так печальны. То, как они встретились, травма, пережигая ими обоими, выковала странную тайную связь между ними. Молодой человек думал о ней прошедшие два года. И сейчас Антония интересовала его больше, чем два года назад. Он продолжал хотеть прикоснуться к ней, в то же время чувствовал, что простое прикосновение напугает ее. Она была похожа на дикую птицу в клетке, готовую разбиться до смерти о решетки, если рука протянется к ней.

— На кого вы похожи: на отца или на мать? — осторожно спросил он.

— Ни на кого, — ответила Антония, но это была неправда. Она унаследовала цвет лица и волос от матери. Аннет Кэбот была красивой женщиной, блондинкой, классически элегантной, голубоглазой, немножечко холодной. От отца Антония унаследовала артистический талант и его робость.

Ее отослали в школу в раннем возрасте. Каникулы она проводила в летней школе, или же ее посылали покататься на лыжах зимой, а затем, когда ей исполнилось восемнадцать, ее отослали в Италию изучать искусство.

Все друзья Антонии говорили, что она счастливица — одна в Италии, имеет любую возможность позабавиться. Ее родители просто великолепны, говорили ей, разрешают ей поехать так далеко. Они действительно были очаровательны с ней, щедры, заботились о том, чтобы у нее было все, что она хотела, но в глубине души Антония знала, что они не любят ее.

Она всегда была помехой в их жизни. На короткое время после того, как Антония приехала домой из Италии два года назад, родители пытались преодолеть пропасть между нею и ими, испуганные и ошеломленные тем, что случилось с дочерью. Но тогда было уже слишком поздно.

Маленькая, бледная, нуждающаяся только в том, чтобы ее не замечали, девушка словно ушла в себя, и родители не могли до нее достучаться. Постепенно они сдались, снова зажив каждый своей жизнью.

Антонию оставили одну с ее ужасными снами, преследовавшими ее днем и ночью. Она перестала есть, таяла, медленно превращаясь в привидение. Приехавший с визитом брат ее матери, дядя Аликс, увидя девушку, пришел в ужас.

— Ты не можешь так жить, — сказал он. — Ты так много потеряла в весе, что похожа на двенадцатилетнего ребенка! А как одета? Бог мой, ты что не видишь, что с собой сделала? Ты пытаешься притвориться, что ничего не случилось, и поэтому возвращаешься к детству, чтобы избежать воспоминаний. Я вижу, что ты больна. Не лги мне теперь! Если бы твои родители не были так увлечены каждый собой, они бы также это заметили. Мы что-нибудь предпримем. Ты должна вернуться в Италию и смело посмотреть случившемуся в лицо.

— Нет, я не могу, — сказала она, побелев, и долго не возвращалась к этому разговору. Но дядя Аликс был настойчив. Он буквально уговорил ее вернуться во Флоренцию и продолжить учебу.

Ее родители одобрили это, с облегчением наблюдая отъезд дочери. Когда она уедет, им не надо будет беспокоиться о ней и что-либо делать для нее. Они больше не хотели чувствовать себя виноватыми перед ней.

— Итак, когда вы вернулись в Италию? — спросил он, и девушка вздохнула.

— Дядя Аликс и Сьюзен-Джейн сняли квартиру во Флоренции на шесть месяцев, я поселилась вместе с ними и окончила мой курс. Затем, когда их арендный договор закончился, они уехали и я осталась в более маленькой квартире.

Они заставляли ее учиться, наполняли квартиру людьми, приучили ее снова есть и оставались с ней до тех пор, пока не убедились, что теперь Антония справится и без них. Никто во Флоренции не знал о том, что случилось, это успокоило ее, и пребывание вдали от родителей также пошло ей на пользу.

— Они великолепны, — сказала она. — Я люблю дядю Аликса, и Сьюзен-Джейн большая шутница, она совсем не похожа на тетю, скорее на сестру.

Патрик вспомнил лицо карикатуриста на вилле той ночью, когда полиция проволокла его по большой комнате отдыха. Если бы Аликс Холтнер смог добраться до него в ту минуту, он бы его убил, подумал молодой человек. Да, Аликс Холтнер любил свою племянницу, в этом не было сомнения.

— Они все еще живут в Бордиджьере?

— Нет, они продали ту виллу и купили большую квартиру с тремя спальнями в Монте-Карло. Это теперь их основной дом, но они прирожденные бродяги, путешествуют по всему миру, потому что дядя Аликс может работать где угодно. Сейчас работает здесь, и этот дом снят им на лето.

Патрик посмотрел на маленький розовый домик с белым металлическим балконом, над которым был натянут белый навес, затененные окна на верхнем этаже дома и пожелал жить в таком доме. Сам он жил в крошечной квартирке на самом верху ветхого старого дома, на одной из боковых улиц Каннареджио, в районе, где когда-то раньше между высоким зеленым камышом протекал канал, который уже давно исчез.