Валентин Афонин - Однажды навсегда

Но отец пока лишь улыбался и, видимо, обдумывал позицию, не торопясь со своими ходами.

Я же раздражался все больше и больше: ну никак не ожидал от них такой дикости. Ведь не старые, не глупые, наоборот, действительно просвещенные люди, и вдруг…

В чем дело? Что случилось? Куда подевался их юмор, их такт, которому я даже учился у них когда-то? И какая такая опасность нависла надо мной, над их «кровинкой», чтобы устраивать мне, как младенцу, промывание мозгов? И вообще — по какому праву?

— Ладно, я вас понял, — сказал я, вставая, и позвал Хрусталева: — Жень!..

Но он вряд ли услышал меня за дверью, и я пошел и выглянул на лестницу: он стоял у лифта, опершись задом на перила.

— Жень, зайди на минуту.

Он замахал было руками, корча рожи: не пойду, мол.

Но я вышел к нему и почти силой потащил в квартиру, тихо уговаривая:

— Ну я тебя прошу, на одну минуту, старик, скажем и пойдем…

И, подталкивая его к дверям гостиной, выставляя на обозрение отцу с матерью, объявил, надеясь на легкую и остроумную развязку:

— Вот Женька — мой шафер, и вы сейчас тоже все поймете.

И — ему:

— Слушай, тут у нас жуткая семейная драма разыгралась. Рассуди-ка нас, ты свежий человек. Скажи, что ты думаешь об этом?

Женька не настроен был на юмор, смущенно покраснел:

— А что я думаю? О чем? Чего сказать-то?

— По-моему, наши проблемы не стоят выеденного яйца — ты согласен?

Он пожал плечами:

— В сравнении с вечностью — конечно, не стоят. Но я-то тут при чем?

— Вот! — торжествуя и глумясь, указал я родителям. — Уловили? Он тут ни при чем. Так же, как и вы, хоть вы и родители жениха.

Отец засмеялся, и я подумал даже, что он залюбовался своим остроумным сыном.

Однако мать непримиримо, со вздохом, безнадежно-укоризнено покачала головой:

— Какие же вы еще дети…

— Маман! — призывно улыбнулся я. — Ты же современная женщина, эмансипэ! Улыбнись! Жизнь прекрасна и удивительна!

— Ты лучше подумал бы, чем ты будешь кормить свою семью. «Жизнь прекрасна…»

— Не волнуйся, ма. Во-первых, у нас еще не семь я, а два я, если не окажется три я. А во-вторых, корм для нас не самое главное. Проживем. В конце концов, я могу и работать.

— Работать? — усмехнулась с горечью.

— Конечно. В любом ресторане тапером. Запросто.

— А училище заканчивать ты думаешь, тапер?

— А я его брошу, — неожиданно, будто бы в шутку.

— Что-о?

— Ты не ослышалась. Не хочу учиться, а хочу жениться.

— Ты сказал — бросишь? Училище?

— А что? — все так же шутя беспечно, опасаясь, что она воспримет слишком серьезно и, не дай Бог, затеет новый скандал, но сам же вдруг не удержался, словно кто за язык потянул: — Я уже бросил. Сегодня. Ты, мать, как в воду глядишь.

И все в ней сразу опустилось. Поверила.

— Приехали, — сказала она и выразительно посмотрела на отца — тот по-прежнему посмеивался и отмалчивался. — А не кажется ли тебе, сыночек, что сегодня для нас и без того слишком много впечатлений?

— Все, что могу, мамочка, — в тон ей ответил я и сам испугался: откуда во мне столько желчи?

А она уже задыхалась в новом приступе:

— Да?! — со слезами. — Да?! И ты можешь так говорить своей матери?.. И все из-за этой…

— Ну-ну-ну, маму-уля, — вмешался наконец отец, поднимаясь. — Вовулик сам не знает, что болтает. Пойди-ка приготовь нам кофе.

— Да какой сейчас кофе?! — страдальчески вскинулась мать.

— Пойди, пойди, дай мужикам пообщаться. — Он слегка приобнял ее за плечи, и она, взглянув на него и, очевидно, поняв, что за дело взялся сам-голова, с неожиданной покорностью отправилась на кухню.

Я виновато нахмурился: мерзко, мерзко все вышло — только сейчас до меня дошло, что мерзко.

Не дал им опомниться с дороги и обрушил сразу все свои скороспелые новости.

Вечная страсть к эффектным жестам, вечная глупость.

Тем более, что за моей бравадой скрывалось страшное смятение.

Я ведь не знал еще, что меня ждет, когда мы увидимся с моей суженой, если увидимся вообще когда-нибудь. А судя по тому, как она меня отрезала от себя, надеяться я мог разве что на чудо.

— Ну, мужики, раздевайтесь. Ударим по кофею — и пойдете.

— Некогда, па, — буркнул я, с неожиданным тошнотворным чувством отмечая про себя натяжки в его тоне.

— Так уж и некогда? Но хоть минуту, без кофе, можешь подарить отцу?..

Я колебался, безотчетно опасаясь какого-то коварства с его стороны, но все же решил немного задержаться и понуро поплелся к дивану, сел.

Женька остался в дверях между прихожей и гостиной.

— Так это правда? — спросил отец.

— Что именно?

— Насчет училища.

— Правда. — Я угрюмо подчинялся необходимости вникать во что-то, выслушивать, отвечать.

— Документы, надеюсь, не забрал?

— Не успел. Я еще не был там сегодня.

— А вчера?

— Вчера был, но забыл.

— Та-ак. Ну, а с этой милой девочкой — не шутка?

— Не шутка.

— И ты в самом деле не знаешь, как ее зовут?

— Не знаю, в самом деле.

— Любопытно…

Отец посмотрел на раскиданные по полу листы бумаги и улыбнулся.

Я тоже посмотрел на беспорядок и решил хоть это исправить перед уходом: встал и начал поднимать листы и газеты, не спеша складывая их в смешанную стопку.

— Да оставь, до того ли сейчас?

— Ничего, говори, я слушаю.

— Ну я так не могу. Брось, давайте закурим лучше…

К моему удивлению, отец взял со стола Женькины сигареты и, с любопытством некурящего заглядывая внутрь пачки, вытянул одну для себя, затем предложил по кругу Женьке и мне.

— Ты же не куришь, па, — напомнил я с усмешкой: когда-то он и против моего курения боролся, но вынужден был сдаться.

— А откуда ты знаешь? — Улыбаясь, он искал что-то в кармане пиджака. — И что ты вообще обо мне знаешь?.. — И вдруг вытащил плоскую зажигалку, фирменную, газовую, ловко щелкнул — тренировался, наверное, — протянул огонь Женьке, потом сам прикурил и погасил зажигалку. Передавая ее мне, сказал: — Пробуй. Понравится — твоя. Между прочим… — понизил тон, заговорщически кивнул в сторону кухни, — мать сама же и купила.

Я невольно улыбнулся, уж если мать смирилась с тем, что я курю, то наверняка будет мир и во всем остальном, нужно только время.

— Спасибо, — сказал я и вдруг заметил, что отец тоже затягивается совсем по-настоящему, и, пытаясь припомнить, курил ли он еще когда-нибудь при мне, как-то даже и не рассмотрел зажигалку: прикурил, повертел машинально в пальцах, сунул в карман. — Ты что-то вроде сказать хотел, па, ты не забыл?

— Да-да, сейчас… Прости, что задерживаю… Знаешь, так сразу, с порога… Ну сейчас…

Откровенно скучая, я переглянулся с Женькой, а тот, все время чувствуя себя, конечно, лишним, уже опять переместился ближе к выходу. Но я решил его подловить чуть позже.

Отец, неумело держа сигарету в прямых пальцах, с трудом подбирал слова: