Любовь Кольцова - Розовая шубка

Отгадка была простая. В пору дипломной работы, в канун окончания Академии практичные молодые люди срочно подыскивают подруг жизни. Общие наклонности, близкий круг интересов и знакомств исключают, по их мнению, произвол случая и способствуют прочности семейных уз. За годы учебы все сочетания внутри альма-матер давно просмотрены, союзы заключены, поэтому свободные «женихи» набрасываются на свежий поток первокурсниц, приглашают в театры, провожают домой, пытаясь, так сказать, вскочить в уходящий поезд… Марианна, сраженная любовью, как недугом, не отозвалась ни на один такой призыв, и ухажеры «слиняли»…

Дома она больше молчала, сидела над книгами и допоздна смотрела телевизор.

— Ты не больна, Масенька? — тревожилась мама.

— Я здорова, — кратко отвечала Марианна, уклоняясь от разговора.

Ей полюбились одинокие ночи, когда мать дежурила в госпитале, в душе стали звучать собственные стихотворные строчки. Бывало, ночь приносила облегчение, светлую уверенность, похожую на прежнюю взлетную радость, но чаще Марианна долго лежала без сна, глядя в окно горячими сухими глазами. Уютным мурлыканьем и лаской мягких белых лапок утешала ее, как могла, пушистая Туся. Марианна думала о Несторе, о том, что она натворила после.

В тот ужасный вечер она нашла в почтовом ящике очередное письмо из армии, обычное Димино послание, полное солдатских буден и вздохов. И на этот раз услышала их. Неужели ему так же больно, как ей? Тогда, каких жестокостей наслышался от нее бедный мальчик! Под влиянием минуты она написала ему теплее обыкновенного и через неделю получила такой любовно-эротический бред, что выбросила поскорей и подальше. И вдруг сама села за любовную исповедь. Желание написать Нестору было неодолимым, как лихорадка. Хоть ниточка, хоть паутинка, но пусть протянется между ними, она не может без этого жить!

«Любимый! — написала она впервые в жизни. — Я не знаю, зачем пишу это письмо. Наверное, потому что люблю тебя. Люблю, как глупая маленькая девчонка. Я готова сесть на ступеньки и ждать, ждать. Ответь мне, позвони. Марианна».

На другой день, замирая от страха, она крадучись оставила письмо старушке у входа. Для Нестора.

Наспех, накриво, но дело было сделано. Свершилось.

«Вот сейчас ему отдали письмо. Он удивился и сразу посмотрел в конец: от кого? А, понятно, — мучилась Марианна. — Как глупая маленькая девчонка», — прочитал он: Да уж… Ужас, ужас. Зачем я это сделала? Как теперь быть? Могу ли не пойти никогда!? А если приду, он скажет: «Вот пришла…»

С такими мыслями она ехала в электричке на дачу к Инге. Народу было немного. За окном сменяли друг друга увядшие поля, поселки, темные, теряющие последнюю листву, подмосковные леса. Мелкий, едва заметный снег, похожий на дождь, налипал на вагонные стекла и таял, стекая косыми дорожками. Мелькали строения, подмосковные городки, и вновь поля, леса.

Под дробный стук колес она передумала все, что могла, мысли кружились по кругу, вокруг одного и того же, как бежала домой к телефону: «Телефон, ты звонил?», как ждала письма — а вдруг? И снова, и снова…

Наконец, Опольная. Марианна вышла на платформу. В воздухе пахло смолой, мелкая изморось приятно холодила лицо. В этот мокрый осенний день поселок казался пустым. Дом Инги был виден издалека. Он выделялся резными наличниками, деревянной резьбой под крышей, раскрашенными створками ставен. Округлый мезонин с одним окном вызывал в памяти образ «девичьей светелки». На всех ее окнах виднелись дневные кружевные занавесочки-задергушки и цветастые плотные шторы для вечерней поры. Под стать веселенькому домику было и крыльцо, и колокольчик у входа, мелодично звякнувший от руки.

Инга встретила с радушностью доброй хозяйки. Она жила не одна, с ней был ее дедушка, щупленький седенький старичок с кудрявой белой бородой, постоянный обитатель зимней дачи. Здесь же сидели кошка и собака. Пахло травами. На Инге была старая джинсовая куртка и брюки с заплатками на коленях. Ни косметики, ни маникюра. Это бы и хорошо, но, по первому, тут же забытому, впечатлению Марианне показалось, что настоящий облик ее невольно приоткрывает нечто, умело скрываемое искусством макияжа.

— Как доехала? Долго искала? — Инга подала ей тапочки. — Денек на улице скверный, и дождь, и снег…

— Зато у вас тепло и хорошо пахнет. — Марианна дотронулась рукой до беленой печки.

— Чайку с дороги?

— С удовольствием. У меня с собой как раз кое-что вкусное на общий стол.

После чая принялись за дело. Пучки сушеных трав, коренья, запасы коры, бересты висели по стенам, лежали в коробках на виду, зато в темных стеклянных сосудах, убранных за створки и дверцы шкафов, столов, тумбочек, в кладовке хранились опасные вещества для протравы: медный и железный купорос, разнообразные квасцы, калийные соли. Инга принялась с осторожностью раскладывать все по баночкам и горшочкам, заливать водой, ставить на плиту. Белая тонкая пряжа пушистой горой светлела на топчане. Ее стала разматывать на пряди Марианна, метра по полтора для каждого оттенка. Одновременно записывала все подробности в рабочую тетрадь. Работа была женская, приятная, под шуточки и разговорчики.

Дедуля чистил картошку, вертел мясо для котлет, заранее нахваливая свою стряпню. Оказался он не простым старичком, а знатным армейским кашеваром, еще на Халхин-Голе кормил солдатушек зайчатиной да медвежатиной. Часа через три кипячения растворы вынесли для охлаждения и настаивания в сенцы, а плиту занял старый гвардеец.

— Шшш, — зашипели котлеты.

Через час пообедали. Что за борщ, за котлеты с подливкой, что за кисель — отменно! А как смотрится на столе! Во всем сказывалась родовая талантливая мастеровитость.

— Такому угощению любой ресторан позавидует, — похвалила Марианна. — Как вам удалось? Вроде ничего особенного и не клали, я следила вполглаза, и вдруг такой вкус, пышность, сочность! Научите, Илизарий Максимович!

— Оценила, дочка, спасибо на добром слове, кушай на здоровье. Мясо не каждому дается, оно, понятное дело, мужскую руку уважает. Я в молодости на полк солдат стряпал, у, какие едоки были! Сами генералы за солдатскими обедами посылали! Вызывает раз генерал Блюхер, так, мол, и так, жду в гости генерала Георгия Жукова, удиви, Илизарий, чем сможешь. Ну, чем, думаю? Ладно, прибыли генералы, смотр войскам сделали, за стол идут. А перед ними серна дикая лежит, как живая, рожки-копытца посеребренные, рисом-ягодой начиненная, шкуркой собственной прикрытая, не отличишь. Доволен остался Василий Васильевич, отпуск дал, понятное дело.

Потом погуляли под низкими тучами вдоль мокрых заборов, по тихим безлюдным окраинам, вернулись затемно в тепло и уют зимнего домика. И вновь принялись нагревать, кипятить, процеживать.