Чарльз Вильямсон - Девушка из универмага

— Ведь, думы о тебе помогают мне улыбаться, Пети, — сказала мистрисс Рольс, возвращаясь к ласкательному име­ни его детства. Она стала гладить его мягкие черные воло­сы. — Если бы я не сознавала всегда, что имею тебя… и что ты любишь меня… я, наверно, никогда не могла бы улы­баться.

— Но вы, ведь, не несчастливы? — вскричал в изумлении Питер.

— Не тогда, когда ты со мною. Но…

— Договаривайте до конца, мама. Скажите мне, что вы чувствуете? Мы здесь одни среди ночи, высказывая друг другу, что у нас на сердце. Кажется, судьбе угодно было, чтобы я застал вас здесь поджидающей меня.

— Да, может быть, этого хотела судьба, Пети. Что-то шептало мне: подожди его. Ты ему нужна. А мне… мне ты всегда нужен, мой мальчик.

— Милая мама.

— Ты не знаешь, сколько раз я тихонько пробиралась сюда и сидела в этой комнате, когда ты уходил куда-нибудь. И даже теперь, когда ты уходишь и собираешься вернуться очень поздно, я большей частью прихожу сюда с своей ра­ботой, когда отца нет дома. Обычно я возвращаюсь к себе в комнату еще до твоего прихода, потому что знаю, что ты скажешь, мне не следует сидеть так поздно. Ты можешь понять, что я провожу здесь свои вечера потому, что только тут я по-настоящему чувствую себя дома.

— Почему это, мама?

— Весь остальной дом такой большой, и так ужасно новомоден и торжественен… Совсем не подходит к моим вкусам. А тут ты сохранил все мои милые старые вещицы с той поры, когда у нас не было еще богатства. Я никогда не могла привыкнуть к нему и никогда уже не привыкну. Ведь, это великолепие, мне кажется, как-то отдалило от меня папу и Эну… давно уже. Зато я сохранила тебя. И ты побуждал приходить сюда. Так что я счастлива. Я очень счастливая женщина, Пети. И я хотела бы, чтобы ты тоже был счастлив, как прежде, или даже еще счастливее, чтобы ты не был так расстроен и неспокоен, как в последнее вре­мя. Я думаю, если ты полюбишь кого-нибудь иной любовью, чем меня, ты при устройстве своей новой жизни оставишь местечко для своей матери, не правда ли, совсем маленькое местечко, куда я могла бы приходить и где я могла бы ино­гда жить короткое время?

— Я бы хотел, чтобы вы всегда жили у меня, — ответил Питер. Он наклонился и обвил руками округлую, бесфор­менную талию матери. — И того же будет хотеть она… если таковая будет вообще налицо. Я тоже ненавижу «велико­лепие», — то ложное, блестящее великолепие, о каком вы говорите. У нас будет небольшой домик — только для нее, для вас и для меня. Ведь, в нем будет особая комната для вас, и вы будете там жить все то время, когда отец сможет обходиться без вас. Я, впрочем, замечтался! Ведь, я еще не нашел ее. То есть я нашел ее, но потом потерял. И теперь я отыскиваю ее. Мама, знаете ли вы, что значит лейтмотив?

— Нет, милый, право не знаю. Боюсь, я многого не знаю…

— Ну, вы, собственно, и не могли это знать. В операх Вагнера, которых я не понимаю, но которые я люблю и ко­торые заставляют меня трепетать, — а это своего рода по­нимание, — каждое лицо, появляющееся на сцене, будь это он или она, всегда сопровождается определенной мелодией — мелодией, которая выражает характер и даже как будто изображает это лицо. И вот, запах желтофиоли может слу­жить вашим лейтмотивом. Вы можете слышать запах? Я слышу его. Совсем так, как можно как бы видеть музыку — изумительные, меняющиеся цвета. Запах желтофиоли окру­жает вас. Это вы. Но в нем я различаю другой аромат. Он тоже слышится здесь. Это тянется уже целые месяцы. И это потому, что в нем я разгадал ее дух, ее лейтмотив. Аромат фиалок. Чувствуете вы его?

— Мне думалось, может быть, она любит его, — спокой­но сказала мать.

— Кто внушил вам эту мысль, дорогая?

— Да, ведь, ты велел посадить фиалки в саду… а потом держал их у себя в комнате все время, пока они цвели весною. Раньше ты никогда не думал о них, насколько я знаю.

— Ах, вы, колдунья! Вы замечаете решительно все. Кто бы поверил этому, видя вашу всегдашнюю невозмутимость?

— Разумеется, я подмечаю все, что касается тебя. Ка­кая я была бы мать, если бы не замечала? Ну, а теперь ты, может быть, расскажешь мне о ней?

— Я страстно хочу этого, — ответил Питер.

Они забыли, что наступила уже ночь. Он подробно рас­сказал ей все, начав с того момента, когда заглянул в ком­нату нимф, и вплоть до того, как потерял не только моло­дую девушку, но и ее дружбу. При этом он ни слова не упомянул ни о платье «Молодой месяц», ни о заколоченном доме Логана. Затем он продолжал:

— Я, должно быть, совершил какую-нибудь оплош­ность и этим внезапно утратил ее расположение. Я чувство­вал, что она переменилась ко мне не без причины, и с тех пор все время, днем и ночью, я старался догадаться, что это могло быть. Но все напрасно. Вот почему, отчасти, я так стремился отыскать ее, чтобы заставить ее объяснить, в чем тут дело. Не знаю, может быть, из этого объяснения ничего не выйдет, может быть, я не такого рода человек, какого она может полюбить. Но, мама, меня терзает мысль, что все это время она ненавидит меня из-за какого-то дьявольского недоразумения, которое легко было бы устранить…

— Бедный мой мальчик! — успокаивающе произнес ее нежный голос. — Мне думается, что это самая худшая мука. Я видела, что-то терзает тебя, но не знала, что это — такая тяжелая боль. Но все пойдет по-хорошему, я чувствую это… Если, действительно, она хорошая девушка…

— Она исключительная девушка! — воскликнул Питер. — Вы полюбите ее, и она будет обожать вас.

— Расскажи же мне, как она выглядит, — сказала мать, закрыв глаза, чтобы лучше представить себе рисуемый образ.

Питер не пожалел красок для описания Винифред Чайльд.

— Никто никогда не мог и вообразить себе другой де­вушки, которая выглядела бы, говорила или поступала хоть несколько похоже на нее, — восторгался он. — Она так оригинальна!

— Ну, нет, кто то уже вообразил себе как раз такую девушку! — вскричала мать, сбрасывая с себя свое спокой­ствие. — Лэди Эйлин.

— Лэди Эйлин?

— Да, она видела во сне такую девушку. Это был, на­верно, настоящий сон, потому что она не могла этого выду­мать и так подробно рассказать. Она видела высокую, сму­глую девушку, с чудными глазами и великолепным ртом, с изящными приятными манерами, какие только что ты опи­сал мне. Когда лэди Эйлин рассказывала о ней, казалось, как будто видишь ее портрет. В ее сне ты был влюблен в эту девушку, — она была англичанка, как и настоящая, — и ты рыскал по Нью-Йорку в поисках за ней, тогда как она все это время…

— Да, да, милая мама, она…

— Лэди Эйлин сказала мне, чтобы я рассказала тебе ее сон, и при этом упомянула, что она хотела, чтобы ты услы­шал его, потому что он показался ей очень драматическим и даже почти заставил ее стать суеверной… Но она заста­вила меня обещать ей, что я не скажу ни слова, пока ты сам сперва не заговоришь о девушке, похожей на ту, какая ей приснилась, и не скажешь, что любишь ее и хочешь ее найти. Если я расскажу раньше, это уничтожит всю роман­тичность, так это казалось лэди Эйлин.