Виктория Уолтерс - Вторая любовь всей моей жизни

– Вообще-то да. В художественной школе обучают технике, но не тому, как стать художником. Им либо рождаешься, либо нет. Все дело в страсти к предмету.

Я отхлебнула кофе, пропуская через себя его слова, и вспомнила, как моя учительница рисования говорила, что я не вкладываю себя в работу. Была ли я рождена художницей? Могла ли стать такой же великой, как Дэн? Я находилась в самом подходящем месте, чтобы в этом разобраться. Однако это не освободило меня от внутренней нервной дрожи при мысли о необходимости изобразить свои чувства. Для того чтоб это сделать, я должна была изучить их, пережить их снова. Я должна была погрузиться в них. А я каждый день с той самой кошмарной ночи старалась делать обратное.

После завтрака мы выдвинулись вслед за Дэном через поля к лесистому участку. С собой мы взяли только блокноты и ручки. Он сказал, что перед тем, как начать работу, мы должны составить план. Насчет погоды он оказался прав: было ясно, сухо и солнечно. Однако дул прохладный ветерок, поэтому все были в куртках.

– Я вообще-то никогда не была любителем времяпрепровождения на улице, – поделилась со мной Джулия, пока мы добирались до группы деревьев. Ее золотисто-каштановые волосы вились вокруг плеч на ветру. – Муж постоянно пытается уговорить меня отправиться с детьми в поход с палатками, но я не представляю, как бы я выжила, – произнесла она, нервно поглядывая на темный лиственный шатер, раскинувшийся над нами.

– Я выросла в прибрежном городке, так что кучу времени проводила на свежем воздухе. Так вы и не рисуете на улице?

Передернувшись, она покачала головой.

– А как же жучки? – спросила она, вызвав у меня приступ смеха.

– Пребывание на улице всегда вселяет в меня надежду, – сообщил Питер, оборачиваясь к нам. Сегодня он был в слаксах. – Что бы ни случилось в жизни, природа останется неизменной. Времена года сменяют друг друга, солнце сменяется дождем, все умирает и возрождается. Сентиментально, да?

– Мне нравится эта мысль, – заверила я его. – Меня саму всегда вдохновляла природа. Хотя в последнее время не очень.

– Может, не в том месте искали вдохновение? – предположил он.

Я мысленно поинтересовалась, найду ли я такое место здесь.

Дэн нашел поляну. Мы направились к нему; под ногами хрустели ветки. Он разложил одеяло, на котором все расселись в круг.

– Ну что ж, я всегда стараюсь поставить себе какую-то цель на время пленэра. Думаю, создать нечто достойное за время пребывания здесь – стоящая цель, как вы считаете?

Мы все закивали, пробормотав, что согласны.

– Так, и чем вы займетесь? Я бы хотел, чтоб вы нарисовали то, чего вы больше всего боитесь. В конце концов, этому и посвящен наш пленэр – нашим наибольшим страхам. Вы уже рассказали, почему вы здесь, но я хочу, чтобы вы изобразили то, что всегда избегали изображать, и то, какие чувства у вас это – что бы это ни было – вызывает. Слова вроде «злость», «гнев», «больное место», «боль» – самые подходящие ключевые слова, которые могут подсказать вам идею для рисунка, – он подмигнул нам. – Мне они помогали в прошлом, и не раз.

Он закончил речь, мы погрузились в молчание. Каждый пытался решить для себя, что он будет рисовать. Я уставилась на чистый лист. Всегда есть что-то немного пугающее и в то же время волнующее, когда смотришь на чистый лист. Потенциал для реализации множества возможностей, и вместе с тем беспокоящая перспектива того, что ты не сможешь в итоге ничего выдать.

Я боялась стольких вещей. Исследования того темного пространства, в котором жила после смерти Лукаса. Я испытала столько горя и в то же время злости от того, что его отняли у меня таким образом. Потеряв его, я потеряла саму себя.

Я боялась возвращаться в ту тьму.

Выяснение правды о Роберте снова наполнило меня злостью. Меня предали. Я чувствовала горечь из-за того, что, пережив однажды столько боли, мне пришлось снова справляться с ней. Я открыла ему свое разбитое сердце, позволила меня исцелять. У меня возникла искорка надежды, что я могу снова полюбить.

Теперь эта надежда кажется такой несбыточной.

Но она была.

Эти темные времена позади, и мне неохота когда-либо к ним возвращаться. Я записала ключевые слова, следуя совету Дэна. Он ходил между нами, глядя, как мы пишем, но я не замечала его. Я абстрагировалась от целого мира и заглянула в самую глубину своего сердца.

Страх, гнев, одиночество, предательство, неуверенность, тоска, скорбь.

Но я также заставила себя записать, что я чувствовала до признания Роберта и нашего отъезда из Толтинга.

Страсть, искра, тепло, надежда, счастье, свет.

Две крайности. Роберт и Лукас. Две половинки моего сердца. В моей голове сформировалась идея: а как бы выглядел рисунок моего сердца? Я больше не могла просто писать пейзажи. Я должна была написать что-то значимое, что-то настоящее.

Я взглянула на солнечные лучи, просвечивающие сквозь листву деревьев, и мысленно отправила в небеса послание, полное надежды и желания, чтобы все было хорошо.

Я слушала на полную громкость Лиэнн Раймс и наблюдала, как в окно стучит дождь. Свернувшись калачиком на диване и укутавшись одеялом, я держала в руках альбом и карандаш. Советы Дэна задуматься над тем, что я боялась нарисовать, оказались полезными. Изобразить свои чувства на бумаге в черно-белой гамме само по себе было волнующе. Это заставило меня признать, что я испытывала боль, которая коренным образом меняла мою жизнь, и я больше не могла от нее закрываться.

Это звучало нереально страшно.

Таково искусство.

Но мне хотелось вдохновлять людей. Я чувствовала, что рождена быть художницей, и теперь мне нужно было ею стать.

Мне нужно было определиться с тем, как изобразить это на холсте. Мне нравился абстрактный рисунок, который получился в результате наблюдения за Эммой и Джоном на пляже. Я закусила губу; нехорошо я с ними простилась. Было странно потерять постоянный контакт с Эммой. Мне хотелось рассказать ей, как тут все обстоит, но я боялась, что после того, как сбежала от нее, она не захочет говорить со мной. Пока я не уверена, что могу быть подругой, которая ей нужна, лучше молчать. Может, нам обеим этот перерыв пойдет на пользу. Иногда я задумывалась, не стала ли я обузой для них обоих.

В рассеянности я изобразила на альбомном листе очертания большого сердца. Я смотрела на него, постукивая карандашом по колену в ритме с музыкой, доносящейся до моего слуха.

Глядя на набросок, я думала над тем, как смогу передать ту тьму, которую ощущала в сердце. Как будто было лето, в котором я счастливо жила с Лукасом, пока его не отняли у меня. Резкий ветер сорвал с деревьев все листья и разметал их. Лето внезапно сменилось зимой.