Наталья Нестерова - Между нами, девочками

Как всегда, меня спрашивали, почему не продолжила шахматную карьеру. Я привычно отшутилась, хотя ответ очень прост. Однажды в Швейцарии во время женских соревнований уснула за доской, потому что накануне выпила какое-то психотропное средство от волнения. Фотография, на которой я во время матча дрыхну без задних ног, вернее, безобразно их раздвинув, откинувшись на стуле с открытым ртом, обошла все газеты. Разбудить меня не смогли, унесли на носилках. С тех пор в соревнованиях я не участвовала. Ведь если бы я выигрывала, то обязательно вспоминали: это та, что уснула в Цюрихе, а если бы проигрывала, то замечали: хоть и не спала, но зевала.

На вокзале в Новгороде я купила новый дамский роман и, сев в поезд, принялась читать. С попутчиками мне снова повезло — теперь три женщины, и, кажется, неразговорчивые. В купе стояла тишина, на зловещий характер которой я поначалу не обратила внимания.

Я выросла в редакторской филологической семье. Моя бабушка, мама и отец переписывали и правили чужие рукописи, переводили с русского на русский. Они отдали столько сил моему культурному просвещению, что еще в детстве напрочь отбили любовь к серьезной литературе, а попытки определить меня на филологический факультет я пресекла угрозами сочетаться гражданским браком с вернувшимся из тюрьмы соседом. И все-таки семена литературной отравы закопали в меня глубоко.

«Ее муж был мужчиной высокого роста», — прочитала я первую строчку. Слово «мужчина» в этом предложении лишнее. В самом деле, ведь не женщиной он был. Я спотыкалась на корявых предложениях, а когда прочла: «В туннеле по стенам бежали провода, кабели и телефоны», решительно захлопнула книгу. Читать произведение, в котором телефоны бегают по стенам, я не могу.

Поезд тронулся несколько минут назад, пригородные пейзажи угадывались за темным окном по разноцветным бегущим огонькам.

Сидевшая напротив пожилая женщина напряженно смотрела на свое отражение в окне, исполосованное электрическими росчерками. Ее поза: строго поджатые губы, вздернутый подбородок, неестественно прямая спина — олицетворяла обиду и возмущение. Я мысленно чертыхнулась. Девять из десяти: ее гнев вскорости прорвется в виде неудержимого словопотока. По диагонали от меня, в углу купе, сидела забинтованная в черное — узкие черные джинсы, плотно облегающая черная водолазка — девушка с короткими, едва отросшими после бритья головы волосами. В одном ухе у нее болталась серьга размером с браслет, в другом блестели маленькие сережки, штук пять. Девушка подмигнула мне как старой знакомой и взглядом показала сначала на мою визави, потом на попутчицу, сидевшую рядом. Разглядывать соседку было неудобно, но я обратила внимание, что она, скрестив руки на груди и положив ногу на ногу, лихорадочно дергает ступней. Словом, пребывает в состоянии нервного возбуждения.

Я ничего не понимала. Женщины ехали не вместе: пожилая уже сидела в купе, когда я пришла, а две другие появились перед самым отправлением. Вошла проводница и стала собирать деньги за постель. Моя соседка долго ковырялась в кошельке, собирая мелочь.

— Видно, сантехник немного зарабатывает, — процедила загадочную фразу пожилая женщина.

Реакция на ее слова была мгновенной. Моя соседка выхватила из сумки пачку зеленых купюр, перехваченных резинкой, и потрясла ею в воздухе:

— А это видели?

Проводница, девушка в углу и я ошарашенно уставились на деньжищи.

Та, для которой демонстрировалось богатство, презрительно хмыкнула и снова отвернулась к окну.

— Ночью закройтесь на секретку, — посоветовала проводница и, тяжело вздохнув, добавила, выходя: — Живут же люди.

— Проходимцы, подлецы и растленные личности в нынешних условиях живут хорошо, — бросила пожилая дама, не отрывая взгляда от отражения на стекле.

— Время ленивых бездельников и болтунов прошло, — парировала моя соседка.

— Невыносимо! — Пожилая дама принялась вылезать из-за столика. — Мне противно одним воздухом с ней дышать. Я поменяю место.

Она вылетела из купе.

— Видели, какие у этой кобры ногти? — спросила нас миллионерша и сама же ответила: — Как у крокодила.

Теперь я могла рассмотреть соседку. Моего возраста, то есть в диапазоне уже за тридцать, но еще не пятьдесят. Модная стрижка, дорогой костюм и изящная сумочка. Упакована, как говорит мой сын, по высшему разряду, но провинциальный дух остался.

— Матушка моего первого мужа, — пояснила та. — Мы пять лет назад разошлись. Угораздило встретиться. Меня Таней зовут.

— Настя, — представилась лысая девушка.

— Людмила Алексеевна, — сказала я.

— Знаете, как эту величают? — Таня кивнула в угол, где только что восседала бывшая свекровь. — Марэна Виленовна. Представляете? Маркс, Энгельс, Владимир Ильич Ленин — полный революционный набор. Лицемеры!

Дверь купе поехала в сторону, и показалась наша попутчица. Мы с Настей как по команде уставились на ее руки. Ногти действительно чересчур выпуклые, но сами руки аристократически холеные.

— К сожалению, не удалось ни с кем обменяться, — посетовала Марэна Виленовна, обращаясь ко мне.

— Влипла как жук в навоз, — пожаловалась Татьяна Насте.

— Не собираюсь вести какие-либо разговоры с развратной особой, — заверила меня Марэна Виленовна.

— О чем можно говорить с человеком, у которого маразм начался в детском саду? — спросила Татьяна Настю.

Дальнейшее напоминало странный театр, в котором одновременно играются две пьесы. В обеих предусмотрены безмолвные персонажи (мы с Настей), атакуемые бывшей свекровью и экс-невесткой. Реплики они отпускали по очереди, но без промежутков и пауз. Татьяна рассказывала Насте историю своей жизни, Марэна Виленовна бросала мне в лицо риторические вопросы и гневные умозаключения.

— Как называют женщину, которая тащит в постель сантехника, делающего ремонт в. квартире? — взывала ко мне Марэна Виленовна.

— Мой муж по профессии инженер, — доверительно сообщала Насте Татьяна. — Прежде подрабатывал в ЖЭКе, а сейчас свою фирму по ремонту фасадов организовал. Он у меня трудяга и умница.

— Есть особы, оценивающие мужчин по размеру их кошелька и, извините, гениталий, — просветила меня Марэна Виленовна.

— Первый муж был тунеядец, каких свет не видывал, — делилась Татьяна с Настей. — Музыкант, на виолончели пиликал. Целыми днями на диване с книжечкой валялся.

— Примитивным натурам не дано понять высокое искусство, — ядовито усмехалась Марэна Виленовна.

— Мамаша его боготворила, — продолжала Таня, — что Юрик ни сделает, все правильно. В смысле, он ничего не делает — и это правильно.

— Музыкант должен беречь руки от грубой работы, а душу от повседневной грязи, — непререкаемым тоном заявляла Марэна Виленовна.