Тамара Кандала - Как вам живется в Париже

Здесь я должна отвлечься на одно моё свойство вполне метафизического характера — меня никто, никогда и нигде не узнаёт. При этом я никогда не меняла пола, не делала пластических операций и не носила масок. Даже мой муж, периодически теряя меня в больших магазинах, тогда как я находилась в двух шагах от него, не переставал удивляться этому моему свойству.

— Надо же, такая заметная женщина, ты умеешь стать абсолютной невидимкой. Это поразительно! Как если бы ты выставляла перед собой невидимый экран. У нас это называется совершенной мимикрией, что является самым сильным защитным свойством живого организма во враждебной среде, — констатировал он с научной дотошностью. «У них» — это значило в подводном мире, среди рыб, моллюсков и земноводных. — Ты могла бы быть лучшим шпионом всех времён и народов, — добавлял он.

Может, всё дело было всё-таки во «враждебной среде»?

Я окликнула Нику ещё раз, на этот раз привстав и замахав обеими руками.

Она улыбнулась, махнула в ответ и, убедившись, что мы зовём её, подошла.

— Присядь к нам, — сказала я, пододвигая свободный стул. — Познакомьтесь.

Они познакомились. Я отметила, что Ксении она понравилась сразу. Своим опытным глазом она тут же оценила её ненавязчиво-уверенные манеры, быстрый смеющийся взгляд и милоту нежного лица. В джинсах, облегающих её узкие бёдра, и короткой кожаной куртке, она была похожа на подростка.

— Ты как здесь оказалась? — спросила я, зная, что живёт она довольно далеко отсюда — в Нёйи.

— Я здесь каждую среду даю частные уроки, — объяснила она. Вид у неё был явно взволнованный.

— Ты, по-моему, чем-то расстроена? — заметила я.

— Ужасно! — призналась она. — И не знаю, как поступить. Стою перед выбором — доносить или не доносить.

— Ничего себе, выбор, — сказала Ксения.

— Вот именно, — подтвердила Ника. — Я являюсь свидетельницей того, как калечат двух маленьких девочек. Причём, калечит их собственная мать. Эта полуграмотная захолустная дура прочла в своей жизни полторы книжки, из которых целая пришлась на какой-то диетологический опус. Теперь она следует ему фанатически и ставит эксперименты на всей семье. Ну ладно бы только на себе и на муже, но дети… Она кормит их какими-то «проросшими культурами», семечками, вареными овощами и кашами. Они не знают вкуса ни рыбы, ни мяса, ни даже молочных продуктов. Всё это считается смертельно вредным.

Я никогда ещё не видела Нику в таком возбуждённом состоянии, и не слышала, чтобы она так много говорила.

— Из них вырастут инвалиды с хрупкими костями и атрофированными мышцами, — яростно продолжала она. — Это может сказаться и на их умственном развитии.

— А куда смотрят воспитатели и учителя? Их же должны кормить в школе. А муж? — возмутилась я. — У неё французский муж?

— В школе она всех запугала несуществующей аллергией, и дети едят только принесённое с собой. А французский муж вообще не имеет права голоса. Он её боится. Его уже бросила одна жена. Полностью под её пятой.

— Вернее под… под другим местом, — в последний момент удержалась Ксенька. — Сам-то, небось, по ресторанам втихаря отъедается, — предположила она.

— Я не знаю, что мне делать, — повторила Ника.

Мы тоже не знали. С одной стороны — чужая семья, чужие дети. Здесь не принято вмешиваться в чужую жизнь, если только это не входит в ваши непосредственные профессиональные обязанности (я, например, никогда не слышала, чтобы кто-то кому-то делал замечания на улице или в общественных местах, как бы себя люди ни вели. Даже неодобрительный взгляд был редкостью. В крайнем случае, любопытный.) С другой стороны — детей жалко. Если вовремя не вмешаться, им обеспечены проблемы со здоровьем. А нам, промолчавшим, угрызения совести. Получалось, что одна безответственная идиотка-мать не имела никаких проблем в данной ситуации.

— Нужно обратиться к юристу по детским проблемам — он подскажет, как быть, — предложила Ксения.

— Я именно это и собиралась сделать, — сказала Ника. — Но это значит — донести?

— У нас, у бывших советских, идиосинкразия на это слово — комплексы нашего тяжёлого прошлого. Это не донос. Это предупреждение об опасности. Нельзя позволить сектантке калечить будущее поколение, даже если это её собственные дети.

Потом она вспомнила, что у неё есть знакомый юрист из организации «Врачи без границ», порылась в книжке, нашла его телефон и, позвонив, договорилась о встрече. Она предложила Нике пойти туда вместе, на что та с радостью согласилась.

Через пару недель Ксенька потащила нас обеих на «тусовочный вернисаж».

Галерея жужжала, гудела, вспыхивала фотовспышками и позванивала бокалами. Над разнокалиберной толпой, активно выпивающей, закусывающей и обменивающейся новостями, витали смешанные пары крепких и тонких духов, плотный сигаретный дым и головокружительный восточный аромат свечей, расставленных по углам.

Две очаровательные русские хозяйки этого однодневного храма искусств передвигались от одной группы к другой, поддерживая светскую беседу и фотографируясь с гостями.

В углу стоял мрачный автор, вывезенная из российской глубинки на время выставки диковина, с всклокоченными чёрными вихрами и одухотворённым выражением лица. Время от времени одна из владелиц брала его за руку и подводила знакомить с «нужными» людьми. Он заученно хмуро, но с явным удовольствием, предоставлял свою персону фоторепортёрам для увековечивания в будущей светской хронике.

В этот самый момент она подвела его к очень любопытной парочке, которую я узнала именно по этим светским хроникам, выуженным мной в Ксенькином журнале. Он был американец, антикварный набоб, полный, невысокого роста, чем-то похожий на Черчилля человек. Недавно он разошёлся со своей женой, с которой прожил тридцать лет и которая свихнулась на пластических операциях. Называют разные цифры. Некоторые говорят, она сделала их тридцать шесть, другие — сорок две. Причём, походить она почему-то хотела исключительно на леопарда. Фотографии, которые она делала с удовольствием, свидетельствовали о её сходстве скорее с неким мифическим животным из фильмов ужасов, чем с благородным хищником. Говорят, что на суде он заявил (по поводу её бесконечных реконструкций лица), что последние двадцать лет у него впечатление, что он живёт в недостроенном доме, в котором постоянно ведутся ремонтные работы. Сейчас он собирался жениться на молодой русской красавице, больше похожей на библейскую Юдифь, чем на сказочную Алёнушку. С ней-то он и пришёл. Одета она была в длинную солдатскую шинель эпохи гражданской войны в исполнении какого-нибудь готье-лагерфельда, которая сидела на ней, как влитая, а на голове, на чёрных крутых кудрях до плеч, каким-то чудом держалась будёновка с красной звездой, вышитой пайетками. Они фотографировались, светски улыбались и Юдифь переводила ему то, что бубнил себе под нос художник.