Тамара Кандала - Как вам живется в Париже

Опять фиаско! Всё-таки это совершенно две разные профессии — создавать и продавать (а уж тем более, созданное тобой лично). Мало кому удастся овладеть в равной степени обеими, успокоила я себя. А, может, прав мой муж, говоря, что глядя на меня, невозможно поверить, что я способна сотворить что-нибудь стоящее.

— Тебе каждый раз придётся доказывать, что наличие длинных ног не обязательно является первичным признаком идиотизма.

Мой муж говорит, что неврозы шьются на заказ. И Ксения была этому неопровержимым примером.

Я понимала, что она не звонит мне вполне сознательно. Видимо, решила таким образом наказать за мои неуклюжие попытки сказать ей правду. Она, и не без основания, понимала, что я в этой истории не на её стороне.

Но я не могла оставить её в неведении. Речь шла о её сыне, который в данный момент проходил через все круги ада.

Мне успели рассказать, что она выкопала где-то на Алтае и привезла с собой в Париж «целителя» — маленького человека с плоским лицом и неправдоподобно короткими кривыми ногами, который толком не говорил ни на каком языке, кроме своего, никому не известного, — и на скорую руку состряпала из него нечто вроде гуру. Он поил её травами, направлял энергетические потоки и проповедовал некую смесь буддизма, шаманства и искусства сельского фельдшера.

Я решила позвонить ей сама. Она разговаривала со мной вполне нейтральным тоном и согласилась встретиться.

Я ехала по своему любимому Сен-Жермену. Город был насторожен. Везде много полиции. Уже несколько дней в так называемых «неблагополучных пригородах» Парижа бесновалась арабская молодёжь. Почти все в одинаковых куртках с капюшонами, с лицами, замотанными почти до самых глаз платками, они били, крушили и жгли всё на своём пути. Поводом послужил несчастный случай, когда один из двух подростков, спрятавшихся от преследующей их полиции в трансформаторной будке, был убит током. Происшествие переросло в «восстание чёрного пригорода», а попросту говоря, шпаны, которая обвиняла страну, правительство и общество в том, что им не дадены «равные шансы», что ими недостаточно занимаются, что их «лишили возможностей» и т. д. Благополучная Франция волновалась — левые наскакивали на правящих правых, те, в свою очередь, кричали, что это результат политики левых многих предыдущих лет; фашиствующий Лё-Пен потирал руки, понимая что его партии это всё идёт только на пользу, так как средний француз уже озверел от проблем, связанных с нежеланием (или неспособностью) адаптироваться в нормальное общество возрастающей с каждым днём популяции «этнических меньшинств», их детей и внуков. И лозунги вроде «позитивной дискриминации» только раздражали, как ту, так и другую сторону. А тем временем мелкая и крупная наркомафия, настоящие вооружённые банды, контролирующие эти районы и подзуживающие этих безмозглых агрессивных бездельников на бессмысленное варварство, обделывала под шумок свои делишки.

Результат — сотни сожженых автомобилей (причём у самого неимущего населения, у которого нет гаражей), несколько легко раненых (полиция получила строжайшие указания вести себя корректно) и тонны бесконечной демагогической болтовни в масс-медиа.

Им бы на пару лет в сталинский Советский Союз (а можно, даже и не в сталинский, а просто в СССР) с его «равными для всех правами и возможностями», подумала я «politiquement incorrect» [8] политически некорректно ( фр. ) , кружа в который раз по одним и тем же улицам в попытках припарковать машину, в пределах досягаемости от места встречи.

Мы сидели на той же террасе нашего любимого кафе, как почти ровно год назад, когда я познакомила Ксению с Никой. Сегодня на увесистом члене Кентавра вместо использованного презерватива красовался алый революционный бант — видимо, сменились шутники.

Господи, сколько же всего произошло за этот год!

Передо мной сидела совершенно другая Ксения.

— Я вычеркнула их обоих из моей жизни, — говорила она, чуть растягивая слова, как под гипнозом. — И теперь это моё решение. Я буду жить так, как будто у меня больше нет сына. Он меня предал. Променял. Я готова была отдать за него жизнь, а теперь не пошевелю пальцем, что бы у него не случилось. И не пытайся меня разжалобить. — Она изящным движением поправила свою рыжую гриву и со вкусом закурила. — И что это вы все так с ней носитесь?! Мало ли на свете больных и убогих. Мой Кумейка говорит, что достаточно только набраться терпения и сидеть на берегу реки, до тех пор, пока течение не пронесёт мимо тебя труп твоего врага. Похоже, я дождалась.

Всё это она говорила в ответ на мой рассказ о Никиной болезни. И об абсолютном, безысходном отчаянии её сына. Вместо моей любимой подруги передо мной находилось некое зомбированное существо, опоённое ядом ненависти. Это была явная «клиника», и я была уверена, что ей требуется немедленное медицинское вмешательство. У неё в мозгу как будто произошло короткое замыкание, в результате которого отключилась целая сфера, отвечающая за чувства.

Я не знала, как себя с ней вести. Если допустить, что она находилась в «твёрдом уме и здравой памяти», я должна была встать и уйти, поставив крест на нашей дружбе. Если же признать, что она психически больна, то ей должна быть оказана медицинская помощь, как любому больному человеку. И тогда на меня ложилась определенная ответственность. Но я также понимала, что управы на неё, в обоих случаях, у меня никакой нет. Да и ни у кого не было.

И я решилась на последнее средство. Я решила нарушить данное Арсению и Нике слово и рассказать ей о ребёнке. Может, это послужит ей «шоковой терапией»? Ведь она утверждала, что хочет внука. И одним из её главных обвинений в Никин адрес было то, что она слишком стара, чтобы родить Арсению ребёнка. Может, это её проймёт? Ну не будет же она желать зла матери своего будущего внука!

Это с моей стороны граничило с предательством. Ника особенно просила меня держать это в тайне от Ксении. У неё был какой-то смутный, почти мистический страх, что в Ксенькиных силах было как-то повлиять на исход её беременности. Она говорила, что иногда чувствует пульсацию её ненависти в своём затылке. Я, конечно, во все эти глупости не верила и успокаивала Нику, уверяя, что такая повышенная чувствительность свойственна всем женщинам в её положении. Но всё же слово дала. И вот теперь готова была его нарушить.

Но судьба-индейка дала мне возможность остаться на этот раз с чистой совестью. Пока я раздумывала, как лучше преподнести ей предательскую новость, случилось неожиданное. Как и тогда, год назад, я увидела Нику. Почти на том же самом месте. Она стояла спиной к нам и рассматривала витрину магазина детской одежды.