Анна Климова - Не покидай меня

— Римма, дорогая, я не столько спорю с тобой, сколько просто говорю о том, что волнует меня самого. Я живу, придерживаясь здравого смысла и принципов доброты. Не подаю милостыню, потому что знаю — тот, кто так вот бесстыдно просит, не стесняясь — паразиты, которые не могут отнять у тебя то, что у тебя есть, только из-за своей слабости или от осознания того, что за это жестоко накажут. Я не кормлю паразитов своей кровью, только чтобы потешить самолюбие и подумать о себе: «Вот я какой щедрый». Конечно, есть истинно нуждающиеся. Но их мало. И если надо помочь — помогу. Стараюсь не злиться и стараюсь слушать собеседника. Я больше молчу, потому что помню: молчание — золото.

— Ты добрый, Ленчик. Тебе бы монашком быть, только думаешь много и в голове у тебя путаница. Таких бабы не любят. Жалеют — да. Но не любят. Где это, кстати, твоя Ирка в одиннадцатом часу гуляет?

— А тебе не пора домой?

— Меня там ждет только кошка Муся, но я ей пофиг, пока в тарелке есть корм. С нами, бабами, такая же история — прикорми, приручи, приласкай. Остальное не важно.

— Римма, моя дочь имеет очень длинные уши и такой же нос, который она обожает совать туда, куда не надо… Воображаю, что она наговорит Ире.

— Поняла, поняла! Только, сдается мне, твою Иру эти наши милые посиделки мало взволнуют.

Душечкина с трудом встала и потопала в прихожую. Леня помог ей с курткой и открыл дверь.

Вероника в пижаме высунулась из комнаты и пропела:

— Уже уходите, тетя Римма?

— Уплываю, милая, уплываю!

— Не бойтесь, я ничего не слышала. А если слышала, то пока что не поняла.

Душечкина рассмеялась и удалилась. Леня не зло цыкнул на дочь и отправился снова звонить где-то потерявшейся жене.

Он обожал большие семейные обеды у Заботиных. Проходили они в столовой, примыкавшей к кухне и сообщавшейся с ней небольшим окошком, откуда подавалось горячее. За год таких обедов давалось немного. И то по особым событиям. Приглашенные, не явившиеся по какой-либо причине к столу, больше приглашения не получали никогда.

Так как Виктория Павловна не могла справиться с готовкой одна, обычно приглашалась тихая, молчаливая и вечно мрачная Лиза. Виктор каким-то образом узнал, что эта Лиза когда-то работала в кагэбэшной столовой поваром, давно вышла на пенсию, но по старой дружбе помогала Виктории Павловне в организации обедов. Кое-что Лиза готовила у себя, привозя судки и кастрюльки на такси прямо к подъезду. Но основная работа шла на кухне Заботиных.

В столовой на стол укладывалась безупречная крахмальная скатерть, способная поспорить по белизне со свежевыпавшим снегом в Арктике. В центр помещалась хрустальная ваза с орхидеями, после чего расставлялся старый фарфор, раскладывались столовое серебро и салфетки. Сама столовая выглядела довольно аскетично — у двери располагался старый посудный буфет, на стенах несколько старых репродукций на кулинарные темы, вроде натюрмортов с дичью и фруктами. Большой стол чуть выступал в эркер, из которого в солнечные дни на блестящий дубовый паркет падали столбы света, казавшиеся материальными, осязаемыми. В столовой пахло деревом, мастикой, чуть-чуть вином и едва уловимо — теми многочисленными обедами, которые здесь устраивали.

В последний раз на таком обеде подавали сливочный крем-суп из боровиков, перепелов, запеченных с черносливом и гречневой кашей, салат по-царски с икрой, котлеты по-киевски, седло барашка с чесноком и травами, грибное рагу, рататуй, а на десерт кофейное желе и фирменный заботинский блинный пирог с медовой помадкой и орешками. О, в этом доме знали толк в еде!

Виктор явился пораньше. Дверь ему открыла Лиза в цветном переднике. Этот старый динозавр сухо поздоровался и ни о чем не спросил, как будто и не прошло пять лет с тех пор, как он в последний раз входил в эту дверь.

— Елизавета Сергеевна, рад вас видеть, — расшаркался Виктор. — Вы все такая же!

— А ты пооблез, голубь. Не сладко, поди, за границами, — угрюмо ответила она.

— «И дым отечества нам сладок и приятен…» и так далее. Что Виктория Павловна?

— Занята. Иди в библиотеку. Дожидайся там.

Динозавр в переднике уплыл на кухню.

Как же он обожал житейские игры и условности этого дома, ценил их неизменность, так безнадежно устаревшую в их изменчивом мире.

Пригладив перед зеркалом волосы и щелкнув пальцами по хрустальным каплям на бра, он отправился в библиотеку. Здесь он чувствовал себя лучше, чем дома.

В библиотеке было сумрачно и тихо. Книжные полки до потолка, большой кожаный диван у окна, глобус, лесенка на колесах, вечно какой-то грустный фикус. Виктор мог поклясться, что на нем не появилось ни одного нового листочка за пять лет.

Книги здесь были такими же грустными, старыми и пыльными. В годы своей мятежной и не очень щепетильной юности Виктор стаскал отсюда букинистам с десяток томов, заменив их на полках похожими по цвету пустышками. Деньги выручил приличные. Хорошо еще, что у Олега Ивановича не было привычки ставить свой экслибрис. Подкатив лестницу к правому шкафу, Виктор взобрался на самую верхнюю ступеньку и потянул на себя книгу, которую оставил в качестве одной такой замены. Пыль, мрак, шито-крыто. Он еще раз убедился в том, что совершенно точно понял хозяев этого дома. Собрав свою библиотеку и изобразив ее такой, какой она должна быть , Олег Иванович Заботин успокоился и больше не дергался. Библиотека, живущая движением книг, давно бы раскрыла пропажу. Библиотека мертвая надежно хранила преступление Виктора. И это ему нравилось больше всего на свете. Мир, в котором ничего не меняется, где сплошная видимость, — мир блаженный.

Подхватив шикарное и очень старое издание пословиц и поговорок Даля, Виктор плюхнулся в кресло. «Снегу нету, и следу нету» — бросилось в глаза на какой-то странице. Он улыбнулся.

Через мгновение в кабинет вошел сам старик. Он рассеянно, не глядя по сторонам, открыл один из шкафов, порылся внутри, хлебнул чего-то и только после этого заметил Виктора.

— А! Вы уже здесь! — Олег Иванович подошел ближе и пожал руку гостю.

У Виктора после таких пожатий всегда возникало непреодолимое желание помыть руки с мылом, настолько они были липкими и холодными. Это был на редкость неприятный старик с ласковым взглядом дурака, убежденного в том, что никто об этом не догадывается.

Передние зубы Олега Ивановича давно выпали, а зубной протез он вставлял только в самых крайних случаях. Из-за этого шамкал и пришепетывал. Был он упрям до идиотизма и спокоен в своем упрямстве, как хорек, преследующий добычу. Те, кто его хорошо знал, зарекались спорить с ним, потому что даже спокойного человека он был способен довести до белого каления откровенным отсутствием логики в суждениях. Когда-то Олег Иванович писал учебники по марксистко-ленинской философии, а после «кончины» Союза переключился на безответный спор с Ницше, Кантом и Шопенгауэром. В свое время Виктор даже отвозил в одно издательство печатную рукопись Заботина, которую приняли почему-то с горестным вздохом.